Почему такое огромное количество людей смотрят «Чернобыль»? Может показаться, что это глупый вопрос, а ответ на него очевиден. Во-первых, люди смотрят «Чернобыль» потому, что его смотрят все вокруг. В Украине его смотрят, поскольку Чернобыль — это наше национальное достояние, о котором американцы наконец-то сняли достойный фильм (а не какого-то «Русского дятла», безмозглую колониальную фантазию, которая, надеюсь, надолго войдет в историю как худший фильм про чернобыльскую катастрофу эвер мэйд). Во всем мире «Чернобыль» смотрят потому, что у компании HBO хороший пиар, а еще там снимаются Эмили Вотсон и Стеллан Скарсгард, которых в последний раз вместе видели на экране в «Рассекая волны» фон Триера. И все же этот вопрос не настолько праздный, как может показаться на первый взгляд.

Почему именно сериал «Чернобыль» сейчас бьет рекорды популярности по всему миру? Ведь в этом сериале на самом деле нет ничего, что, как принято считать, приносит огромный зрительский успех. В центре его сюжета нету трогательной любовной линии: если у кого-то и были надежды на роман между Ульяной Хомюк  в исполнении Эмили Вотсон и Валерием Легасовым (Джаред Харрис), то они развеялись примерно к середине сериала. В этом сериале нет и дешевых попыток эксплуатировать в угоду зрителю сенсационный материал, из которых полностью состоит «Русский дятел» и большинство других западных продукций про Чернобыль. В «Чернобыле» нету ни трехголовых младенцев, ни киевских фриков, которые на потеху американцам распространяют диковинные теории заговора, ни мифических московских кукловодов, которые специально взрывают ЧАЭС, чтобы уничтожить генофонд украинской нации. Что же в этом фильме есть такого, что обеспечивает ему большую популярность, чем у «Игры престолов»?

А практически ничего. Давайте посмотрим, из чего состоит сюжет сериала. Если попробовать пересказать его одним предложением, то может получиться примерно следующее: двое пожилых советских аппаратчиков в серых костюмах на протяжении пяти с лишним часов экранного времени работают над устранением поломки, возникшей на крупном промышленном предприятии в СССР.

Все, кто немного знаком с историей советского кино, знают, к какому жанру необходимо отнести этот сюжет. Это классический производственный фильм, то есть такой фильм, действие которого вращается вокруг некоего социалистического предприятия, а главный драматический конфликт происходит между устаревшими методами работы и новым, более совершенным подходом к делу. Главными героями таких фильмов обычно становились инженеры, ученые или партийные аппаратчики — все точно, как в «Чернобыле». Каким же образом у этой реинкарнации советского производственного кино возникла такая обширная глобальная аудитория?

Дело, конечно, не в том, что создатели сериала каким-то образом решили сознательно вернуть на экран лучшие традиции советского производственного фильма (а среди таких фильмов, помимо огромного количества ерунды, встречались и выдающиеся вещи, например «Девять дней одного года» или «Премия»; сериал «Чернобыль» — это именно такой фильм, который должна была бы создать постсоветская киноиндустрия, если бы она каким-то чудом не развалилась к чертям вместе с Союзом, и решила бы заняться осмыслением недавней истории). Дело в том, что есть нечто такое в мрачной реальности советских 1980-х, что на интуитивном уровне вызывает ощущение узнавания окружающей нас сегодня реальности. Причем, конечно же, реальности не отдельно взятой Украины, а современной «западной» цивилизации в принципе.

Что представляли собой советские 1980-е до Чернобыля и запущенных им процессов распада? Это было время, когда в жизнеспособность советской системы уже не верил практически никто, но подавляющее большинство по крайней мере делало вид, что альтернативы ей нет и быть не может. Всем было понятно, что эта система не работает и не заработает уже, скорее всего, никогда. При этом, в обществе — в самых широких его слоях, за исключением немногих доживших до того времени диссидентов — безраздельно царила уверенность, что ничего измениться уже не может в принципе, и этот ржавый, безнадежно устаревший советский строй будет существовать вечно, или по крайней мере до ядерного апокалипсиса. В середине 1980-х большинство советских граждан уже ненавидели СССР, но были уверены, что он в ближайшее время никуда не денется (об этом говорят не только многочисленные свидетели того времени, но и, к примеру, авторитетный историк культуры Алексей Юрчак в своей книге «Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее советское поколение»).

А теперь посмотрим на реальность, окружающую зрителей сериала «Чернобыль» в 2019 году. Прошло уже больше десяти лет с того момента, когда глобальный финансовый коллапс доказал нежизнеспособность современной капиталистической модели. Практически никто (кроме членов украинского правительства) уже не верит, что она может заработать «как надо». В это не верят даже создавшие финансовый кризис банкиры, которых из созданной ими ямы вытащили государственные бюджетные вливания – совсем не в духе «свободной руки рынка». Тем не менее, большинство продолжает делать вид, что так может продолжаться вечно, и что эта система категорически безальтернативна. Мировая политическая элита уверена, что изменения все еще можно произвести не в реальности, а понарошку, при помощи таких персонажей как Трамп или Зеленский. При этом, мир уверенно движется к катастрофе — на этот раз, не ядерной, а экологической (публицист Куба Маймурек точно заметил, что советские чиновники в сериале «Чернобыль», которые отрицают очевидный факт ядерного выброса, звучат точно так же как современные политики, отрицающие глобальное изменение климата).

На этом стоит закончить перечисление параллелей (хотя их еще много), и назвать, возможно, главное отличие двух систем. Так вышло, что в случае с Советским Союзом один-единственный эпизод (собственно, Чернобыль) настолько точно обнажил всю безнадежность системы, что стал и символом, и ускорителем процесса ее распада. А вот глобальная экологическая катастрофа, вызванная категорическим нежеланием хоть немного обуздать глобальный капитализм, скорее всего, не будет иметь какого-то одного, всем известного и понятного, момента проявления. Скорее, она будет разлита по всей планете — и закончится все это может далеко не одним Чернобылем.