Одним из вопросов кураторского семинара в рамках проекта «Ландшафт как монумент», организованного фондом ИЗОЛЯЦИЯ, был вопрос этики в отношениях куратора и художника. Можно ли кураторский отбор трактовать как цензуру, где лежит грань между властным кураторским выбором и цензурированием произведения искусства? Эта грань — очень зыбкая. А сама постановка вопроса отражает двойственность интерпретации и невозможность однозначного ответа. Размышляя над выбором и цензурой, когда они подменяют друг друга, воображение рисует совершенно противоположные поведенческие модели. С одной стороны, есть образ художника, который в каждом действии, совете куратора усматривает мировой заговор, вмешательство и акт цензуры, при этом художник не всегда обладает критической дистанцией по отношению к собственному высказыванию. С другой стороны, возникает образ куратора, не готового в полной мере разделить ответственность за реализацию художественного жеста, принять, к примеру, радикальность позиции (ввиду различных ограничителей — моральных, этических, институциональных, законодательных); в таком случае, возможно, даже на подсознательном уровне под кураторским отбором скрывается неготовность (как легкая форма цензуры). Пожалуй, очень сложно до конца откровенно (без самооправданий внешними факторами) ответить самому себе, чем мы движимы при принятии решений, вмешиваясь в произведение — реальными этическими и моральными опасениями, страхом, институциональным давлением, элементарным непониманием той или иной художественной практики? Вопросы, на которые можно дать ответы по истечении времени. 

На первый взгляд, провокационный вопрос, прозвучавший на семинаре, — «где же эта грань между выбором и цензурой», — в определенной мере обнажает страхи и тенденцию к соглашательству, невозможности (или нежеланию) менять сложившиеся механизмы, вскрывая покорное следование сложившимся нормам и не нарушать их. 

Курирование уже давно стало одним из способов художественного производства,  предполагая творческое соавторство с художником. Но в каких пределах куратор готов всецело поддержать художника в его/ее высказывании? Необходимо ли это? Возможно ли это в Украине? Готовы ли мы ломать правила ради смены оптики? 

Мы оперируем разными ситуациями, так называемыми кейсами, но даже не задумываемся о том, что в течение новейшей истории (искусства) Украины сходные кейсы сменяют друг друга, но их проблематика и вызовы вокруг этих кейсов остаются прежними. К примеру, вопросы цензуры или порнографии. Эти вопросы встречаются в различных институциональных историях в течение многих лет, а мы снова и снова апеллируем к этим кейсам. Мы обращаемся к недавней практике, забывая о том, что происходило буквально несколько лет назад. То есть рассмотрение кейса остается на уровне его рассмотрения, а сам кейс не способствует пересмотру законодательных норм в поле искусства. Получается, что мы обслуживаем имеющиеся механизмы и находим пути их обхода, но не прямого столкновения. 

Самоцензурирование незаметно выпустило свои щупальца и растворилось в нас, находя выражение в потребности в сверх гарантиях и «желании перебдеть». Но «перебдеть» все же не должно господствовать над художественными процессами. Синдром «крайне мудрой Эльзы» — «а вдруг увидят, не так поймут, осудят, накажут», как показывает практика, достаточно травматичен и не способствует развитию. Таким образом, пытаясь учитывать все правила игры, все нормализующие механизмы, всевозможные риски, куратор превращается более в бюрократичного функционера, нежели соавтора. Мы наблюдаем превращение курирования в деятельность, в «иерархически структурированную должностную обязанность, включающую в себя широкий спектр занятий», а куратора в должностное лицо, исполняющее компромиссные реверансы. Возможно ли этому противостоять? Возможно, сегодня как раз и стоит задуматься над переосмыслением фигуры куратора, чтобы он мог избежать участи среднестатистического, но при этом властного, культурного деятеля.  

Думая о возможностях и ответственности за высказывание, вспоминаю свой опыт недальновидного, если хотите, слабовольного курирования. Во время Премии PinchukArtCentre в 2018 году Саша Курмаз создал провокационную работу «Хроника текущих событий». Это инсталляция, в которой художник превратил пространство арт-центра в «руину», смешивая визуальные коды прошлого и современной Украины с пронизывающими, впивающимися в сознание звуками недавних демонстраций «А-вА-ко-ва до суду! Тур-чИ-но-ва до суду!», звучащими из его видео. Оценки этой работы были полярными — некоторые художники назвали инсталляцию самым сильным высказыванием всей выставки, кто-то говорил об излишней театрализованности и т.д. Отправной точкой для создания инсталляции была акция, прошедшая на одном из киевских кладбищ, где художник повесил транспарант с провокационным политическим высказыванием «Ваши жертвы были напрасны». 

Анализируя ту работу сейчас, я понимаю, что нужно было не бояться кураторского вмешательства в последний момент, когда уже все было готово, и изменить ситуацию, но, к сожалению, только временна́я дистанция предложила больше вариантов развития событий. Достаточно было бы жеста разрушения выставочного пространства, а вместо большого количества разных объектов поместить одну лишь видеоработу. Это бы усилило высказывание, сделало бы его более четким, фокусным, провоцирующим на размышления о нашей действительности. Однако каждое экспозиционное решение — это всегда вопрос дискуссий и множественности точек зрения. Но кураторское не-видение заключалось, пожалуй, в другом. Возможно, нужно было настоять и реализовать первичную задумку. Акция на кладбище — это уже более компромиссное решение, «тихая» поэтическая акция. Изначально баннер должен был быть размещен на ул. Институтской, где произошли трагические расстрелы митингующих во время Евромайдана в 2014 году, тем самым всколыхнув медийное поле и общество. Тогда казалось, что это еще слишком болезненно и уязвимо, слишком травматично для общества (не самооправдание ли это?), что это может оскорбить чувства погибших. Но не более ли оскорбляет их чувства тот факт, что не проводятся расследования? 

Эта неосуществленная акция могла бы встряхнуть общество и задать вопрос о расследовании убитых. Или уже расследований не будет, когда именно в этом участке Киева на следующий день коммунальные службы сработали быстро и слаженно, и подстригли деревья. Наверное, место для проведения акции и было тем важным решением, которое мы не приняли. Приняли решение сделать «тихую» акцию и сделать ее видимой внутри выставочного пространства. Акция, состоявшаяся в невидимом публичном поле, на формальном уровне даже ближе акциям «Коллективных действий», когда уход в поля, леса был уходом от несвободы. То есть мы вынуждены бежать от несвободы в современной Украине? Акция, которая не противоречит законодательным нормам, все же не состоялась, учитывая уязвимое состояние общества. Но, может, художник должен всколыхнуть общество, а куратор должен оказать в этом поддержку художнику?

Высказывание «Ваши жертвы были напрасны» на самом деле не содержит утверждение. Это, прежде всего, вопрос: кто в результате несет ответственность за те жертвы? Вообще эта ситуация поднимает вопрос невозможности разговора о случившемся: сакрализация жертв постулирует неуместность разговора на Институтской, ведь акция бы нарушила табу и покой священного места. И если мы говорим об этике, взаимоотношениях куратора и художника, то достаточно ли мы готовы самокритично относиться к своим промахам, ошибкам, анализировать их, а не прикрываться внешними факторами? 

Этот опыт для меня — пример соглашательства, неготовности рисковать. Но тогда возникает вопрос, о каких жестах в современной Украине мы можем говорить, которые не просто фиксируют, рефлексируют, декларируют проблемы. Возможно, нам не хватает истинных жестов? Возможно, есть ситуации, когда компромисс не нужен? Готовы ли мы не угождать механизмам, а пересматривать их? И брать ответственность на себя, если истинно верим в высказывание? И это очень трудный путь, но, наверное, возможный.