Этот текст — не более, чем попытка разобраться со своим опытом и преодолеть страх, являющийся причиной немоты. Сложность в том, что никогда нет гарантии, что завтра я не найду более удачную формулировку/мысль. Однако, сейчас чувствую внутреннюю необходимость остановиться и зафиксировать все как есть, оставляя за собой право на ошибку.  Важно сказать, что я не имею права говорить от имени всей группы, работающей над проектом о котором пойдет речь ниже, поэтому дальнейшие рассуждения могут совпадать и расходиться с их мнениями. 

Поэтическое

Одесса. К безлюдному парку, в пятнадцати минутах езды от центра города, подъезжает туристический автобус. Группа людей с шумом покидает его и направляется вдоль дороги к каменному объекту, напоминающему ворота. Место для «экскурсии» для стороннего наблюдателя покажется весьма странным. Что может привлекать в заброшенном парке, соседствующим с тюрьмой и кладбищем?

Отступление в пользу памяти

Страх перед будущим стал частью повседневности. Это состояние является следствием разочарования в идее его притягательности, которое сейчас больше пугает, чем дает надежду. Алейда Ассман подмечает, что в этих условиях  «будущее больше не может служить неким Эльдорадо наших надежд и желаний, и обещания бесконечного про­гресса звучат все более надоедливо». Все чаще мы сталкиваемся с  новым отношение ко времени, которое из парадигмы «настоящее-в-будущем», переместились в состояние «прошлого-в-будущем». Прошлое становится опорой, от которой хочется оттолкнуться и с которой, порой, тяжело себя отождествлять. В прошлом кроется опасность — шаткость его конструкции. Пытаясь уберечь нас от травматического опыта пережитого, механизм запоминания  вытесняет нежелательное, и, при отсутствии свидетеля, превращается в легкую мишень для интерпретации/манипуляций. Возможно поэтому самым удобным состоянием является «тут-и-сейчас» — пространство без воспоминаний, ответственности за прошлое и страха перед будущим. 

Однако, «прошлое-в-будущем», или даже уместнее «прошлое-в-настоящем» так или иначе оставляет следы, на которые натыкаешься повсеместно. Оно может проявиться в чем-то материальном, а может в минутной вспышке воспоминание. Принимая невозможность отгородится от прошлого, появляется потребность в его гармоничном вписывании в картину «сейчас» и тут появляется фигура Другого — интерпретатора(историка), вводящего его (прошлое) в культурную память. Из простого хрониста  историк занимает позицию субъекта, который (как указывает социолог Зиммель) наделяет событие важностью. В своем рассуждении об истории Вальтер Беньямин указывает на главную опасность для историка — стать орудием в обслуживании государственной элиты. Природу этого он видит в желании найти подлинный исторический образ, который чаще всего кроется в фигуре победителя: «Тот, кто всегда, до последнего дня, одерживал победу, — тот марширует в триумфальном шествии, проходящем по телам побежденных. В триумфальном шествии, как водится, несут добычу».   

«Правильное» воспоминание и является той самой добычей. Манипуляция историей, ее правильное конструирование — одним из способов легитимации властных структур. Конструируя историю на основе успеха, общего горя или потенциальной угрозы, власть пытается сплотить людей и обратить их на службу своему благу. Историк здесь фигура двойственная — он и создатель конструкта и деконструктор. Систематическое утаивание/переписывание бесспорно доказывают свою эффективность, но, так или иначе, правда просачиваться и подрывать создаваемое.  

Место как напоминание и пространство для забывания

Таким подрывным потенциалом обладают места памяти – пространства, аккумулирующие коллективный и личный опыты. Согласно определению историка Пьера Нора, такие места памяти могут быть чем угодно (старой фотографией, заброшенным садом, воспоминанием или самим  человеком), но, в контексте этого рассуждения, хочу сконцентрироваться на физическом месте, находящимся в публичном пространстве. Эти места накапливают в себе разные опыты, которые активизируются практикой ритуала. Такие места может определить событие, связанное с коллективными или личным переживанием субъекта, может и власть. Для обозначения таких мест создают символический маркер (мемориал, табличку, памятник и т.д), который должен в считанные минуты указать на его значение. Для этого подбирают символическую, монументальную и выразительную форму, подчеркивающую незыблемость героя/события/явления. Но монументальность маркеров достаточно иллюзорна и легко уничтожаются или переозначаются. Часто, для их создания/переозначения приглашаются художники. Производя символические маркеры на заказ, они балансируют между собственным опытом, воображением и вкусом заказчика, запечатляя или стирая те или иные исторические сюжеты.

Однако все чаще художники предлагают свою методологию для проявления места, его исторической интерпретации. Работа художника Кристофа Шефера, на мой взгляд, является примером одной из самых эффективных стратегий работы с местами памяти. В своей работе «Линяющий красный» он обращается к эпизоду восстания Рурской красной армии, который является неоднозначным событием в истории Германии. Для своей работы художник выбрал водонапорную башню в Эссене, где наиболее красноречиво проявились манипулятивные стратегии репрезентации истории. На башне находятся две мемориальные таблички: первая героизировала солдат, боровшихся с восставшими рабочими (датированная 1930-ми годами) и вторая, указывающая на количество погибших рабочих (установленная в 1980-х). Художник дополняет эту «войну интерпретаций» третьим высказыванием — размещает на башне красные флаги, обозначая третий возможный сценарий исторического события — победу рабочих. Этим жестом Кристоф Шефер, с одной стороны, актуализирует тему восстания и возвращается к вопросу о его важности и роли в истории Рура, а, с другой стороны, проявляет спектр смыслов места, что позволяет его заметить, сделать видимым. Все вышеприведенные рассуждения о прошлом, настоящем, роли историка и т.д. — продукт одного столкновения с местом памяти, который заставил меня задуматься о разных способах работы с ним, их важностью и используя художественный методов в этом контексте. 

Заброшенный парк. Означение контекста

В октябре 2019 году я стала участницей программы Art Prospect Intensive посвящённая осмыслению подходов к партисипативной практике, организованной  CCArtslink в Одессе (Украина) и Кишиневе (Молдова). Подаваясь на программу, для меня было важно понять механизмы работы с сообществами, узнать как достичь с ними доверия и, осознавая их потребности, художественно их осмыслить и попытаться помочь. 

Заданный программой формат предполагал выявление и выбор темы/места в пространстве города, с которым предстояло работать. Они включали: работу с местным музеем (Музей частных коллекций им. Блещунова), проблемы нелегальной застройки побережья Одессы (ЖК Аркадия) и работу со стиранием памяти из городской среды (Второе еврейское кладбище и Дом профсоюзов). В то время я начала интересоваться стратегиями стирания из коллективной памяти нежелательных исторических эпизодов (в этом очень помогла книга Мартина Поллака). Поэтому выбор в пользу работы с темой Второго еврейского кладбища показался мне органичным. Вместе с 7 участни_цами Арменеком Григоряном (Армения), Гафаром Рзаевым (Азербайджан), Надей Саяпиной (Беларусь), Александрой Новаку (Приднестровье) и Олей Зовской, Юрий Кручак, Кириллом Липатовым (Украины) мы ситуативно (ситуация общего интереса) объединились в группу, которая позже обрела название «По памяти» и начали погружаться в контекст места. 

История Второго еврейского кладбища типична не только для украинского, но и для всего постсоветского контекста. Кладбище было открыто для захоронений в 1873 году. От «мира живых» его отделяла каменная стена с массивными воротами, которые были словно символический перехода. В 50-х кладбище было закрыто для захоронений, а в 70-е начался его снос. Родственникам дали мало времени для переноса могилы (который они должны были покрыть самостоятельно).

Те, кто успели, перетаскивали надгробия на соседнее Христианское кладбище, где они выстраивались в длинные ряды. Те могилы, кто не успел перенести, были разрушены. Один из очевидцев того времени указывает на эпизод, который в этой ситуации кажется мне очень красноречивым: 

На месте кладбища была высажена зелёная зона под названием «Артиллерийский пар». Единственное, что косвенно напоминает об изначальном назначении места — каменные ворота у дороги. Ворота — некогда мемориал погибшим французским социалистам— следствие идеологического казуса. При уничтожении кладбища оказалось, что у его стен была расстреляна группа французских социалистов с Жанной Лебурб. Игнорировать это происшествие для идеологической повестки было нельзя, поэтому форма ворот кладбища (восстановленная по фотографии) стала основой для мемориала, посвящённая этому событию. Таким образом, в парк/кладбище продолжали приносит цветы,однако фокус совершаемого ритуала сместился. 

В 2010 году кладбище (как кладбище) снова вернулась в публичное поле. Городские власти должны были передать Артиллерийский парк еврейской общине для постройки мемориала, однако, по неизвестным причинам, этого не произошло. Памятью о несостоявшемся проекте является чёрный камень с надписью «шалом» недалеко от входа в парк. Во время декоммунизации мемориал трансформировался сново. Мемориальная табличка с ворот исчезла, как и ритуал. Так парк стал гетеротопией — местом с непонятным функционалом, открытым для разных маргинальных практик.

Последовательность действий

Начав работать с местом, мы убедились, что следов, говорящем о первоначальном (на)значении места, осталось не так много. В Музее истории евреев Одессы наша группа обнаружила несколько фотографий-копий с изображением ворот кладбища, его стен и один удивительный объект — кованую вазу «Букет для бабушки». Ее сделал художник В. Гринберг в 1977 году из цветов с ограды могилы своей бабушки со Второго еврейского кладбища. По словам экскурсовода музея, ваза долго находилась в местном ювелирном магазине, откуда художник ее выкупил и подарил в экспозицию. 

Найденные артефакты стали для нас важным свидетельством следов и отчаянных попыток стереть их из ландшафта места. Но правда просачиваться так же, как когда при отдергивании шторы музейного окна, видишь могильные плиты с кладбища, принесенных не равнодушными людьми или самими сотрудниками. 

В месте-парке мы испытывали схожее чувство. Стоило только немного копнуть землю, как проступали обломки плит и колонн надгробий. Эта неявность и фрагментарность следов стала одной из отправных точек в наших рассуждения о том, как мы можем работать с этим местом. Наша группа сконцентрировалась на стратегии проявлении и маркировании его истории, а также сборе виртуального архива места, где его история собирается. 

Замурованные ворота бывшего кладбища стали для нас символическим свидетелем, воплотившим в себе изменения места. Сначала мы совершили коллективный ритуал — каждый из нас по очереди постукивал их. Через это действие мне казалось, что кажд_ая хотели убедиться в том, что это не плод коллективного воображения. Через этот акт мы, как группа, решили сосредоточится на означение его первичной функции. Нами была создана конструкцию металлических ворот, установленная в притирку к воротам/монументу. Этот жест как будто снова возвращало им первичную функцию монументу, но и в тоже время заводил в тупик, усиливая ощущение несовпадения.

Следующим этапом стало помещение на монумент/ворота копии таблички, свидетельствующие о расстреле французских социалистов и втором этапе переназначения места. Бродя по парку, наша группа набрела на осколки демонтированной таблички. Часть найденных фрагментов мы общем силами пытались собрать в целое, однако недостающих фрагментов было слишком много. Так мы решили перенести своё внимание с сути таблички на ее историю. По завершению реконструкции, мы сняла отпечаток трещин, сколов и недостающих фрагментов. Созданный слепок был размещен на монументе, как проявления прошлого через реалии настоящего.

Продолжая работать со стратегией проявления, появился третий, в какой-то степени собирающий, объект — три карты, визуализирующие трансформацию ландшафта кладбища/парка в разных временных отрезках. Картографирование местности, не смотря на свою противоречивую историю, в данном контексте скорее попытка обозначения того, что было утеряно. Карты были установлены одна перед другой, что создавало эффект наслоение ландшафта и его изменений. 

При работе с Вторым еврейским кладбищем, мы постоянно натыкались на важную потребность — место хранения найденного, узнанного. Решением этой задачи стал сайт-архив, построенный по принципу гугул-гоу. В основе прогулки лежит маршрут, который мы проходили во время походов по кладбищу с отмеченными точками-артефактами – к ним прикреплялись файлы интервью с историей о месте, фотографиями и т.д. Этот «архив» является продолжением той самой таблички—призрака, размещенной на монументу. Состоя из фрагментов, ситуативный наблюдений, удачи он проклеен нашим интересом и желанием не забыть.

В ходе нашего исследования для меня первый раз сложилась ситуация погружения в коллективную работа, где каждый поддерживал друг друга и применял свои способности и навыки не в угоду собственной амбиции, а скорее общего. Мы хотели верить в то, что проделанная работа — это первый шаг на пути чего-то большего и попытка поиска общего метода работы.

Последствия дистанции

По окончанию программы мы в группе и с другими участни_цами проекта долго обсуждали полученный опыт. У каждого/каждой из нас были разные ожидания, но некоторые пункты обсуждения были симметричны. 

Краткосрочный формат программы делает невозможным выстраивание доверительных отношений с сообществом (если уж мы возвращаем к партисипативности, как основной заявленной теме), а позволяет только наметить их. Обозначенные условия приводят к важной структурной ошибке, в которой невольно начинаешь двигаться в проверенной системе координат: совместное приготовление еды, мастер-классы с детьми, экскурсии и т.д. Эти стратегии выглядят хорошо для документации и короткого новостного ролика на местном телевидении, но разве это конечная цель? Ответ — нет. Такими действиями скорее формируется образ художника как «необычного развлекателя», к которому интересно обратиться за получением нового (конечно же позитивного) опыта.

В работе с определенным местом также формируется ряд нюансов. При максимальной концентрации внимания сталкиваешься с проблемой «проживания» место, вследствие чего попадаешь в состояние абсолютного очарования . В голове формируется  идеальный образ того, что видишь и — что более важно = каким хочешь его видеть ты. В условия постоянной гонки за временем, проект становится интересной интеллектуальной задачей, которую ты усиленно решаешь, подводя предмет к придуманной гипотезе и работаешь на результат.

По памяти и на ощупь

Для себя я поняла, что отстраненность является наиболее верной стратегией, которая уберегает от желания «причинять добро» и позволяет исходить скорее из мысли «не-вредительства». В какой-то момент я поймала себя на мысли, что сама в каком-то смысле примеряю роль историка, выделяющего определенный сюжет, проблему и наделяя его значимостью. И эта значимость продиктована скорее выражением своей внутренней потребности говорить, указывать на сбой и разлом. И здесь первостепенно  важно начать с внутреннего вопроса, почему это место/событие важно для тебя и с определение собственной означение. А оно таково, что ты лишь приехавший посторонний, который таковым и останется. Ты чужак, от которого ждут развлечения, сиюминутной встречи, потому что это очевидное и такое же ситуативное. Но такое несовпадение ожиданий и «означения» не лишает права говорить и действовать. Конкретно в случае Второго еврейского кладбища меня тревожит стремление общества к амнезие и опусканию неудобных событии и фактов. Концентрация на «тут-и-сейчас» соблазнительна, но рано или поздно появится новый осколок прошлого, от которого разрастется паутина историй, которые уже невозможно будет не замечать. Я не историк (хотя парадоксально являюсь им по образованию). Мое отношения с будущим так же неопределенны и я не верю в счастливое завтра. Но, остановившись и оглядываясь назад, понимаю важность попыток искать встречи с прошлым, не бояться его, а скорее попытаться понять его, себя в месте, собирать осколки и не забывать, крепко держась вместе.