Термин «Средневековье» возник из желания человека отделить себя от предыдущих поколений, взбунтоваться против порядка, почитания и наследования праотцов, поставить индивидуума выше Бога в качестве великой идеи. Концепция, в которой человек становится центром бытия, впрочем, делает всякую науку наукой о человеке. И заставляет науку историческую сосредоточиться на человеческом сознании и воображении в том или ином времени. Отсюда возникает понятие «менталитет», которое французская школа «Анналов» исследует уже почти 90 лет. 

Понимание менталитета доказывает, что в разные века в разных географиях люди вкладывали не одинаковое значение в одни те же слова, что опровергает вульгарную идею о неизменности человеческой психики. Одновременно поддавая серьезному сомнению психологически выгодную нам версию смены исторических формаций, прогресса. Представитель школы «Анналов» Жак Ле Гофф предлагает «долгое, очень долгое Средневековье, фундаментальные структуры которого медленно развиваются от ІІІ до середины ХІХ столетия. Тогда промышленная революция, господство Европы, настоящий рост демократии (античный полис был лишь очень ограниченным ее прообразом) создали действительно новый мир, несмотря на непрерывность определенного наследия и постоянство определенных традиций» [1].

Но в чем суть прогресса? Почему, с точки зрения не механических изменений благосостояния, но человеческого сознания, мы можем говорить о продвижении? «Что мыслили люди этого века такого, чего раньше не мыслили, такого, что даже было немыслимым?», — спрашивает уже о ХХ столетии французский философ Ален Бадью [2]. «По сути с какого-то момента век увлекся идеей изменить человека, создать человека нового. Это правда, идея эта витает среди фашизмов и коммунизмов, монументы которых даже чем-то похожи: статуя пролетария на пороге освобожденного мира или образцовый ариец Зигфрид, побивающий драконов упадка. Творение нового человека всегда приходит к тому, что нужно уничтожить человека прошлого», — отвечает он [3].

А тут — внимание! Концепция нового человека, построения нового, окончательно справедливого мира — что это, как не сверхчеловеческая идея? Реальный человек — снова средство, в центре — великая идея. Бог умер, да здравствует Бог!

Кроме того, практики фашизма и коммунизма обращаются к откровенной ритуальности, к символам и массовым действам, апеллирующим совсем не к сознанию, не к разуму и не к индивидуальности. Тоталитаризм, монстр ХХ века, является тем самым культом, «политизированным чудесным» [4], церемониал которого жив в мрачных шествиях, освещаемых факелами, сверхвнимательном отношении к флагам, лентам и другим фетишам, ради которых мы до сих пор готовы пролить кровь представителей своего биологического вида. Иррациональное прорывается в наш будто бы секуляризированный мир, человек по прежнему больше всего любит спать, и сон разума продолжает порождать чудовищ. В бытовом насилии, ксенофобии, консервативной страсти маркировать что-то, как «святое», ностальгии по тому же Средневековью, изображаемому в наше время едва ли не как Золотой век. 

Обо этом мы рассуждали с Никитой Шаленным после того, как в 2013-м я увидел его «Любовное письмо», зачарованную вермееровскую даму в голубом, перенесенную художником в пространство парадного постсоветского многоквартирного дома. С этого начался проект «Четвертое парадное», название которого — просто воспоминание об адресе, по которому жил когда-то Никита. Представители других миров и времен оказываются в лабиринте типичной многоэтажки, одного из крепких образов некрасивого в нашем сознании. Ее запущенные лестничные проемы и коридоры мы стремимся преодолеть как можно быстрее, не сосредотачиваясь. И не слишком фиксируясь на том, кого или что можем увидеть там. 

Шаленный — художник, мыслящий драмой. И в каждой отдельной работе, и в цикле развивается событие, определенный сценарий. Он предлагает зрителю историю. Однако, следить за сюжетом или нет — выбор самого реципиента. Продолжая метафору художника, в Национальном музее Тараса Шевченко в 2014-м мы сделали экспозицию нетрадиционным образом — разместили работы в переходах, на лестницах, в технических нишах. Зритель получил возможность попасть в перипетию, будто в собственном опыте встречая странных людей или животных в индустриальной банальности. 

«Где ты?», — вопрос, обращенный Богом к Адаму после его грехопадения, вспыхивает в «Четвертом парадном» Шаленного. Комментатор Кабалы Адин Штейнзальц считает этот вопрос главнейшим, поскольку человек прячется от мыслей о бытии и о себе, «и место, в котором он в данную минуту находится, — его тайное убежище, которое он покинет лишь после того, как услышит этот вопрос: «Где ты?» [5]. В кабалистическом мировоззрении находим и отдельный ключ к метафоре смешанных, смещенных во времени миров, ибо «прошлое никогда не исчезает бесследно — оно возвращается вновь и вновь на каждом следующем витке, на новом уровне реальности. Таким образом, жизнь всегда возвращается к основным ситуациям из прошлого, хотя в настоящем и невозможно найти точное соответствие свершившимся когда-то событиям» [6].

В работе, получившей то же название, что и проект — «Четвертое парадное» — из окна хмурого дома на нас смотрит лицо с автопортрета Тараса Шевченко. Наследуя глизаль многослойного метода живописи старинных художников, Никита Шаленный апроприирует в многоэтажку из «несуществующей страны времен скандала» (Наталия Медведева) [7] и персонажей классических картин. Но Шевченко здесь не только дань локации выставки или 200-летнему юбилею мастера. В живописи и графике Тарас впервые в истории искусства империи, в которой родился, обратился к человеку, к его индивидуальности и пути — с падениями, слабостями, грехами. Человека, отвергнутого социумом, он изобразил не аллегорически и не дидактически, принимая его в несовершенстве. В этом революционном демократизме Шевченко и есть вызов Средневековью. 

Человек, которого мы встречаем в подъезде многоэтажки, не может быть нами с точностью идентифицирован по внешним признакам. Это просто пьяница, артист или депрессирующий менеджер? Респектабельный гражданин или проходимец? Порядочная пани или циничная машина? На этом строится игра, затеянная Шаленным. 

«Нельзя сказать, что тот, кто идет неверным путем, отдаляется от Всевышнего; просто душа его направлена к чему-то иному и с иным связывает себя», — рассуждают кабалисты [8]. Средневековье может быть бесконечно долгим. Выйти из него возможно лишь персонально, перебарывая лично в себе его морок, иногда такой сладкий. Придется научиться не осуждать, не ставить идею или образ выше многогранности каждого человека и ситуации. 

[1] Ле Гофф Ж. Середньовічна уява. — Львів, 2007. — С. 15.

[2] Бадью А. Століття. — Львів-Київ, 2014. — С. 26.

[3] Бадью А. Століття. — Львів-Київ, 2014. — С. 31.

[4] Ле Гофф Ж. Середньовічна уява. — Львів, 2007. — С. 15.

[5] Штейнзальц А. Роза о тринадцати лепестках. Иудаизм в свете Кабалы. — Москва, 2002. — С. 116.

[6] Там же. — С. 73.

[7] Медведева Н. Токсово.

[8] Штейнзальц А. Роза о тринадцати лепестках. Иудаизм в свете Кабалы. — Москва, 2002. — С. 127.