Выставка «Отпечаток. 100 лет украинской печатной графики» несомненно стала одним из важнейших событий ушедшего лета. Во-первых, это по-настоящему энциклопедичный по размаху, опыт экспонирования украинской печатной графики, во вторых — экстремальный пример выживания выставок-блокбастеров в карантинных условиях, и в-третьих — без лишней скромности, — дизайнерский апофеоз Арсенала.

Вместе с тем, «Отпечаток» полон парадоксов. С одной стороны выставка, репрезентировала себя как «вступление в историю украинской печатной графики ХХ века» и действительно была грамотно сопровождена жанровой классификацией с видео-визуализацией всех составляющих процесса создания литографии, офорта, дереворита и линорита. С другой же — сама экспозиция, разделенная на 3 смысловых блока «В поисках новых смыслов», «На пределе дозволенного» и «Инфинитивная графика», — пример не располагающего к себе нарратива, идущего вразрез с целью «ввести в историю украинской графики». Разделение экспозиции на эти смысловые блоки уже не раз рецензенты сочли «условным», с одной только поправкой: эти условия известны, но, кажется, только кураторам. 

Отказ от хронологии, от движения региональными школами (Харьков, Киев, Львов, Одесса) и сосредоточение на исследовании принципов движения традиции графики через узловые точки ее истории — довольно рискованный вариант как для первого опыта экспонирования графики в таких грандиозных хронологических и количественных масштабах (более 500 работ и 128 авторов). И рискованный он не потому, что кто-то ярый фанат линейности, а кто-то нет, а потому, что без прохождения этапа визуализации последовательной фактологической истории украинской графики, что для выставки-первопроходца просто необходимо, все последующие эксперименты с частным отбором привлекательных моментов и нарративов, будут выглядеть как частный комментарий к истории, когда сама история будет скрыта.

Самый интересный вопрос в случае с «Отпечатком» — именно эта политика комментирования со стороны кураторок Екатерины Пидгайной и Ирины Боровец. Уже главный кураторский текст в начале экспозиции дает очертания движения «правильной и красивой» традиции: обязательная крепкая связь украинской графики с европейской, барочные и ренессансные гравюры, от них — сразу прыжок к «стилю с чертами модерна и авангарда», затем советский период или «времена железной занавеси» — и это исключительно время памяти о прошлом (традиции авангарда) и мечты о будущем («мировые интенции постмодернизма»). 70 лет украинская графика пребывала в состоянии ожидания авангарда, пытаясь избегать реальности. 

Советская реальность здесь — это то, чему все противостоят, но, от греха подальше, никто реальностью не признаёт. В сопровождающих кураторских текстах советский период — это невидимая мышца, которая то расслабляется, то напрягается при непонятных обстоятельствах. Большинство текстов призваны актуализировать идеализированные 1990-е, как наследие не менее идеализированного начала ХХ века. Все, что между этими часовыми отрезками, — несовершенно, чему на смену обязательно должно прийти что-то другое. Это история «до» и «после», рассказ об ожидании. Зло из банального становится просто непризнанным. Сама кураторская программа будто бы проходит под лозунгом «Главное — никакого травмирующего опыта». Если свести этот текст к формуле, получим: украинская печатная графика сначала искала связь с европейскими традициями, потом — пути избежания советской условности, а затем — места в мировом искусстве, так и не утвердившись полноценно хотя бы на одном из этих этапов.

Разумеется, этим выставка не исчерпывается. «Отпечаток» — очень убедительное и располагающее утверждение неутилитарности печатной графики и ценности существования этого ремесла самого по себе во всей его конкретности и лаконичности. 

Это живая антропология связей украинского искусства ХХ века, создание единого смыслового поля между современными авторами и теми, кто уже получил статус классика. За этими сопоставлениями действительно очень интересно наблюдать: инсталляции EtchingRoom1 и Макова, банкноты Нарбута и Тистола, эротическая поэзия Игуменцева 1990-х-2000-х и модерные линориты Надеждина, любовники Сухолита и Куликова. 

Целых 9 залов бесконечных сопоставлений, выискиваний аналогий между двумя столетиями: эта история — бесконечное начало, не имеющее конца. 

Отбор работ: пейзажей, книжной графики, городских рельефов и инсталляций, видео-арта осуществлен так, что в выставочном пространстве отношения между работами с временным и медиальным диапазоном в столетие не становятся полем битвы. Это воплощенный образ бесконечной библиотеки с нерегулируемыми возможностями цитирований. Что, к сожалению, не облегчает понимание внутренней логики их размещения, или даже так: логики их соответствия разным этапам повествования. Расшифруем: голосу этой выставки несколько не доверяешь в том, какие именно повествовательные акценты  выбраны и расставлены в экспозиции.

Историями, которые стали узловыми, оказались следующие: эскиз биографии Богдана Сороки, как условного «идеального героя» декоммунизированной истории искусства (родился в тюрьме, родители из ОУН, невосприятие советского государства и символьной системы и отказ от членства в Союзе художников), Георгий и Сергей Якутовичи, как авторы детализированной истории Украины, и отдельно — цитата из «Абсолютного слуха времени» Сергея Якутовича о «дяде Пикассо» и репродукции его литографии. Помимо этого — единственная реплика из «советских будней» в виде обращения неизвестного художника о поездке на колхоз «Путь к коммунизму» и готовности отказаться от лишних влияний во имя соцреализма, скандал вокруг чрезмерно эротичного и гедонистического иллюстрирования «Декамерона» Малаковым и передача заказа на иллюстрирование Александру Данченко, плюс пейзажный абзац о Карпатах. Кроме этого — цветной врез с работами Елены Кульчицкой и лаконичное определение роли женщины в истории украинской графики. И заканчивается все это цитатой Аксинина про Гегеля: «Не будет философии, а все будет искусством».

Такая практика «вырезания истории», кажется, сводится к тому, чтобы постепенно вытеснить советскую символьную систему, как то, что устарело настолько, что стало априори токсичным. Это избегание «невидимого врага» не дает возможности голосу выставки по-настоящему окрепнуть и стать последовательным «одним смысловым целым», в котором протагонисты не будут столь яркими только потому, что нет антагонистов.

С другой стороны, нелинейность экспозиции — почти всегда прозрачный намек на необходимость самостоятельного поиска и называния тенденций и генеалогий развития той или иной территории искусства. Там где нет жесткого кураторского ограничителя восприятия, там открыто поле для экспериментов, собственно, сама Украина и история ХХ века здесь становится таким глобальным смысловым полем для экспериментаторства.

«Опечаток» похож на старый, уютный и очень добротный семейный фотоальбом: в нем много поколений, несколько начатых классификаций, приятные подписи «на память», выполненные разным почерком и чернилами разных империй и столетий. 

Как всегда — оставлены фотографии любимых детей, проживших достойную жизнь, полную самопожертвования и служения делу. О них всегда приятно рассказывать, это придает рассказчику весомости в глазах окружающих. 

Как всегда — перевернуты фотографии тех детей, чья жизнь точно не послужит эталоном для наследования. Они не вставлены в уголки на страницах, лежат пачкой в конце и их всегда сконфуженно забирают из рук, как только их возьмет кто-то более любопытный.

Лучшее, что можно сказать о памяти, это то, что ты решил из нее исключить.