Я посмотрела документальный фильм режиссера Семена Мозгового «История зимнего сада» на своем лаптопе в пятничный вечер. Он был показан в специальном проекте «DOCU/дни на UA: КУЛЬТУРА» в рамках партнерства с Международным фестивалем документального кино о правах человека Docudays UA. 

Но я бы хотела посмотреть этот фильм на большом экране, в темном зале кинотеатра. Сосредоточившись на его изображении и звуке. 

Я была бы кинокамерой в Зимнем саду, остановившейся в точке, четко вымеренной и идеально определенной для каждого кадра режиссером, ставшей незаметной для героев фильма – хранительницы Зимнего сада пани Ворониной, ее помощницы Вали и большой белой кошки. Оставаясь неподвижной и незаметной по ту сторону экрана, я бы наблюдала за сменами картин и сезонов, за статичностью и говорливостью пани Ворониной, за методичными движениями ухаживающей за деревьями Валентины, и за кошкой, самостоятельно устраивающейся в пространстве кадра. 

С этим фильмом я бы хотела замедлить свой темп жизненного бега за тем, что сдается нужным, и кажется, что хочешь, и окунуться в медитативную емкость Зимнего сада — кадры фильма захватывают настолько, что создается впечатление возможного перехода из зала внутрь фильма, как будто плоскости экрана и света проектора здесь не предусмотрено. Свет Сада льется, искрится, наполняет листья, обозначает оттенки зеленого, о которых раньше только мечтал или, может, видел на картинах Ренуара.

Этот свет смешивается со звучанием Зимнего сада. Как например, вдруг, слева едет трактор и хочется привычно сделать шаг в сторону, чтобы помочь ему проехать, но это и не нужно — ведь режиссер уже рассчитал и построил его движение, что только звуком его колес и гудением кабины распознается его приближение. Но, здесь же, хочется больше музыки, ее переплетения с самим Зимним садом, чтоб даже «жжжж» вибрации мобильного телефона не отвлекало от него и его обитателей.

Я бы примечала в кадре большую белую кошку, что в привычной системе координат ассоциации животных с людьми, похожа на пани Воронину — такая же большая, сосредоточенная, светлая. А их самая большая непохожесть — это как они чувствуют себя в Саду/их самоощущение по отношению к Саду. Пани Воронина — словами, движениями, поступками — сообщает нам, что она в Саду временно, что были хранительницы до нее, и будут после. Ведь она — именно хранительница, временщица, а сам Сад — отдельно от нее и от других, без времени, и мне хочется слышать это от нее, осознать мощь деревьев, растений и их структур вокруг и рядом с человеком. В словах хранительницы Сада есть прямое указание на это: пальме, которую берегут, уже 300 лет, и это, как узнается, не предел для этого растения. 

Тут же возникает еще один герой — прекрасный и седой, который оценивает уровень положительной и отрицательной энергии Сада и людей (со слов режиссера и его самого). Через него Сад транслирует нам идею, если не вечности, то — беспрерывного перехода энергии из состояния в состояние (или из одного состояния в другое). Но нет, как бы я ни хотела окунуться в ощущение медитативной осязаемости природы как чего-то большего, чем сам человек, есть третья сила — «хозяин», то есть здесь — администрация Сада, которая распоряжается судьбами самого Сада и его героев. И только белая большая кошка, в каждом кадре, находясь в самой естественной своей натуре, чувствует и ведет себя, как на родном месте, только ее и только ей принадлежащем. 

Я бы хотела смотреть «Историю зимнего сада» на большом экране, в темном зале кинотеатра. Я и как будто посмотрела его таким образом прямо сейчас, рассказывая об этом. Насколько укрепится такое мечтание об уникальном опыте за пределами дома, насколько такой опыт станет осязаемым и реальным после минимизирования угрозы коронавируса, насколько мы будем его ценить, стремится к нему, а не покупать билеты в кино на «что попало» — сейчас очень сложно предсказать. Мы продолжаем карантин, бережем себя, близких и случайных попутчиков нашей жизни.