Вакансії

Мировые поэтические практики

exc-5edeb25d63d9a409614ced78
exc-5edeb25d63d9a409614ced78

В этой колонке я буду писать о современной мировой и украинской поэзии, которая влияет на сегодняшнюю культуру и наше восприятие мира, политики, частного и общего, на «режимы чувственности» и языки.

О стихотворении Чжэн Сяоцюн «язык»

язык (пер. с китайского Елизаветы Абушиновой)

язык, на котором я говорю — колючий и жирный

чугун — молчаливых рабочих язык

туго вкрученным винтом язык   воспоминания и сгибы железных пластин

мозолями на руках язык   жестокий   всхлипывающий   несчастный

болезненный   голодающий язык   зарплатный долг в грохоте заводских установок травм на производстве

язык переломанных пальцев   дна жизни язык   в тени безработицы

между прутьями влажных арматур   этот печальный язык

… я шепотом говорила на нем

в грохоте машин   смуглый язык   весь в поту язык   ржавый язык

молодые заводские работницы с беспомощными глазами или рабочие у ворот, чьи травмы

язык их боли   язык дрожащих тел

язык отсутствия компенсации за отрубленный палец руки

он в ржавых пятнах на рубильниках, в кабинках, в законах, в системе   я говорю на языке кровоподтеков и ожогов

статус, возраст, болезнь, капитал   воющий язык, язык ужаса   сборщики налогов и мелкие чиновники

фабрикант   свидетельство о временном проживании   приезжий — язык

шоу языка «ну-ка прыгни с крыши»   язык ВВП   язык монументов тщеславия   язык платы за обучение детей

я говорю камнями   сверхурочная работа   язык насилия

я высказываю — бездну   лестница жизни   тянуться в неопределенные дали

в ветре бесплодных усилий, мертвой хваткой языка вцепившись в перила жизни

я говорю

на языке, колючем и жирном, он раскинул свои острые края

чтобы исколоть эту слабую эпоху

Это стихотворение обнажает парадоксальную дуальность современного мира и труда: с одной стороны — многие на планете заняты нестабильным когнитивным производством, эксплуатирующим наши языковые и креативные способности, с другой — по-прежнему является реальностью тяжелый, изнуряющий ручной труд, напрямую влияющий на языки, мышления и тела рабочих, ограниченных в своих правах, — труд, не оставляющий свободного времени для творчества и воображения.

Чжен Сяоцюн. Джерело:  Medium

Чжен Сяоцюн. Джерело: Medium

Авторка стихотворения, Чжэн Сяоцюн принадлежит к направлению «поэзии рабочих-мигрантов» («дагун шигэ»), занимающему важнейшее место в современной китайской литературе. Это люди, объединенные одной реальностью, — они ограничены в своих правах и бедны, они не имеют комфортного пространства для жизни, и их голоса почти не слышны в обществе. Поэзия для них — это способ обрести свой голос, быть услышанными.

«Рабочими-мигрантами» в Китае называют тех людей, которые переехали из сельской местности, где их семьи жили много поколений, в большие города, чтобы работать на больших заводах и фабриках, в поисках лучшей жизни (на данный момент эта группа людей численностью от 300 до 400 миллионов). Но их существование в городах во многом бесправно: они не могут пользоваться теми же правами, что и «коренные» городские жители. Всё это благодаря «хукоу» (hukou) — системе «прописки», которая происходит от древнекитайских систем регистрации домашних хозяйств; в её нынешнем виде она была окончательно закреплена на законодательном уровне в 1958 году. Её целью тогда была регуляция численности городского и сельского населения, контроль над внутренней миграцией в эпоху маоизма, когда происходила интенсивная индустриализация сельскохозяйственной (на момент основания КНР, в 1949 году) страны. Индустриализация для китайских властей того времени была в приоритете, поэтому городское население получило много прав и привилегий, а сельское было обречено на худшую жизнь. В 80-е годы экономика пост-маоистского Китая быстро развивалась, и в городские промышленные центры стали съезжаться миллионы мигрантов из сельских районов, их устраивала довольно низкая заработная плата, а работодателям это было только на руку. «Хукоу» при этом никто не отменял.

Робота на поточній линії. Фото: з архіву Чжен Сяоцюн

Робота на поточній линії. Фото: з архіву Чжен Сяоцюн

Сегодня эта система по-прежнему разделяет жителей страны на городских и сельских, и для многих сельских жителей — это пожизненный статус. Как это выглядит? У всех семей есть один регистрационный документ на всех, сюда вносятся сведения о членах семьи, в том числе — о их перемещениях. Он как бы закрепляет человека на месте. И фактически это значит, что пользоваться базовыми правами человек может только по месту жительства. Например, если человек хочет уехать из деревни в большой город и работать там, ему нельзя там завести «хукоу»: для этого нужно будет купить собственное жилье в городе, что для многих сельских жителей просто нереально. Также внутреннему мигранту, чтобы иметь возможность жить городе, нужно купить временное разрешение на работу. Просто так взять и переехать невозможно. Живя в городах, рабочие-мигранты не имеют права на бесплатное медицинское обслуживание, не могут получать пенсию и другие социальные пособия, их дети не имеют возможности учиться в городских школах (они отсылаются в сельскую местность и учатся там, по месту прописки, вдали от своих родителей). Также они не могут легально арендовать квартиру и имеют право проживать только в заводских и фабричных общежитиях.

В города эти люди устремляются не просто так: жизнь в сельской местности бедная, инфраструктуры — слабые, поэтому в городе они готовы соглашаться на любые опасные, тяжелые, «грязные» работы (куда не идут городские жители), подвергаясь дискриминации — это всё равно будет «лучшая жизнь». Работодателям выгоден дешевый труд внутренних мигрантов и они не собираются от него отказываться. Также они могут позволить себе не соблюдать трудовые права: например, не платить человеку компенсацию в случае производственной травмы и просто уволить его. Плодами такого труда пользуется сегодня весь мир. Фактически же — это жесткое классовое разделение, закрепленное на законодательном уровне и зависящее от места жительства. Вот какая реальность скрывается под фасадом мощной и китайской экономики, является её двигателем. И эту реальность мы видим в стихотворении Чжэн Сяоцюн:

статус, возраст, болезнь, капитал   воющий язык, язык ужаса   сборщики налогов и мелкие чиновники

фабрикант   свидетельство о временном проживании   приезжий — язык

шоу языка «ну-ка прыгни с крыши»   язык ВВП   язык монументов тщеславия   язык платы за обучение детей

Робота на поточній линії. Фото: з архіву Чжен Сяоцюн

Робота на поточній линії. Фото: з архіву Чжен Сяоцюн

В интервью переводчице своих текстов на русский язык, Елизавете Абушиновой, Чжэн Сяоцюн говорит:

«”Потогонное производство“, на котором я трудилась, приносило вред не только телам рабочих, но и их ментальному состоянию. Такой же “двойной вред” (политический и социальный) был от системы регистрации по месту жительства. Поэтому в поэтических текстах многих рабочих-мигрантов говорится не только об изнуряющем труде, но и об особенностях жизни людей, принадлежащих к этой группе. Например, о бытовых условиях, в которых приходится жить, о свидетельствах о временной регистрации, о неполноте трудового законодательства».

Поэзия рабочих-мигрантов как отдельное направление возникает в 80-е годы XX века и её «центром» становится юг Китая, где издавалось множество литературных журналов с текстами о жизни рабочих. По словам Чжэн, они выходили без какой-либо спонсорской поддержки и были самоокупаемыми, а основной читательской аудиторией этих изданий составляли сами-рабочие мигранты, сами же стихи ранних авторов этого направления «были сильно приближены к народным рифмованным частушкам, в них использовались простые методы выражения». Но со временем многие рабочие-мигранты начинают использовать более сложные формы письма и образные системы, и их стихи начинают вписываться в поле профессиональной литературы и даже становятся «литературным мейнстримом». Однако вписанность в литературные институции это, возможно, ещё не самое важное, говорит Чжэн, «Поэтов рабочих-мигрантов очень много. Конечно, какие-то стихи хорошие, а какие-то плохие, но это еще и важный документ эпохи, который показывает, как менялся Китай в последние сорок лет. В них отражен уникальный социальный опыт, все эти произведения — своего рода сейсмограф настроений четырехсот миллионов человек». Одни из самых заметных фигур этого направления — Фан Чжоу, Се Сяннань, Чэн Пэн и Сюй Личжи, который покончил с собой в 2014 (он фигурирует в документальном фильме «мои стихи» 我的诗篇 о поэтах рабочих-мигрантах, который был снят критиком Цинь Сяоюем и режиссёром У Фэйюэ и выпущен в 2015 году).

Но я выбрала для разговора именно стихотворение Чжэн Сяоцюн, потому что это сильный женский голос данного направления, она уделяет много внимания женской истории — частной и коллективной, что для меня, как гендерной исследовательницы литературы, тоже очень важно. Также она расширяет рамки направления, к которому принадлежит, совмещая традиционную проблематику поэзии-рабочих мигрантов с экспериментальными, авангардными формами стиха.

Кадр з документального фільму «мои стихи»

Кадр з документального фільму «мои стихи»

Кадр з документального фільму «мои стихи»

Кадр з документального фільму «мои стихи»

Чжэн Сяоцюн родилась в 1980 году в провинции Сычуань, в деревне; окончив среднюю школу, она уехала на заработки в провинцию Гуандун, где часто меняла места работы. Её первая публикация состоялась в «Поэтическом вестнике-рабочих мигрантов» и сразу принесла ей известность. На данный момент Чжэн выпустила больше десяти поэтических сборников, в их числе — «Записки работницы», вышедшие в 2017 году: поэтическая книга о труде женщин рабочих-мигранток. Её тексты переведены на английский, немецкий, японский, турецкий, французский и другие мировые языки. Сейчас она живет в городе Гуачжоу, занимается публицистикой и редакторской работой, правами рабочих. Также несколько лет она организовывала серию поэтических чтений и встреч на фабриках в разных городах Китая.

Метафоры, которые использует Чжэн в своих стихах, довольно брутальные, но это не случайно. Они напрямую связаны с её опытом тяжелого труда, который, как правило, считается мужским: «Я очень долго работала на заводе скобяных изделий, постоянно имела дело с железом, машинами, тем, что в обществе считается чем-то условно «мужским», но я отлично справлялась со всем этим. Я была таким же субъектом этих механических операций, у меня были все необходимые навыки. <…> Многие говорили раньше, что мои стихи могли бы быть написаны мужчиной, имея в виду то, что в них есть маскулинная сила, которая видна и в применении образов, и в формулировках, описывающих социальное», но «если копнуть глубже, то станет понятно, что это восприятие глубоко женское. Это женский взгляд, который был скрыт за железом и болью».

Поэтому язык в её стихотворении — это «колючий и жирный чугун», это «сгибы железных пластин», он представляется «туго вкрученным винтом», он звучит «между прутьями влажных арматур», живёт « в ржавых пятнах на рубильниках».

Чжэн Сяоцюн использует знаковые для поэзии рабочих-мигрантов образы — «железо», «отрубленный палец», «сверхурочная работа», но расширяет их значение: они не только связываются с телом, с рутинной изнуряющей реальностью рабочих, но и с языком. Они сами становятся языком и определяют его существование, а также (не)способность к коммуникации. Поэтому параллельно с обрывистыми синтаксическими конструкциями, разворачивающими производственный образ языка, идут образы молчания или аффективного, несловесного выражения: «молчаливых рабочих язык», «молодые заводские работницы с беспомощными глазами», «воющий язык, язык ужаса».

В современной политической философии (особенно в постопераизме) принято анализировать связь языка и труда, рассматривать язык, познание, воображение и мышление как специфический тип производства, «нематериальный труд», являющийся неотъемлемой частью «когнитивного капитализма», внутри которого циркулируют бессмысленные массивы информации. Также вопросы языка и коммуникации сегодня неотделимы от политической мысли: как мы говорим? с кем мы говорим? кого из нас слышно? кто имеет право голоса?

И в то время как философы-постопераисты (Паоло Вирно, Франко «Бифо» Берарди и др.) вовлеченно описывают особенности современного нестабильного когнитивного производства, эксплуатирующего творческие, когнитивные и коммуникативные способности прекарных (чаще всего) и творческих работников, Чжэн Сяоцюн пишет о другой реальности, также лежащей в основе современной экономики, — тяжелом и отчужденном физическом труде людей, лишенных большинства базовых прав и социальных гарантий. Обе эти реальности сосуществуют в одной системе. Обе нужно удерживать во внимании.

И если те, кто сегодня трудится на нестабильных работах, связанных с креативностью и коммуникацией, действительно оказываются отчуждены от своего языка как главного орудия и средства производства (а также продукта труда), то те рабочие, о которых пишет Чжэн Сяоцюн. порой вообще оказываются вне коммуникативных пространств, у них попросту может не быть времени на творчество, разговоры, мечты: «молчаливых рабочих язык», не говорение, но «воющий язык, язык ужаса».

Однако при этом они не так отчуждены от языка, поскольку он не играет роли в труде, которым они заняты. И всё же их язык буквально испытывает материальное влияние и жесткое давление тех условий, в которых они трудятся и живут. Стихотворение Чжэн Сяоцюн даёт нам возможность почувствовать материальность, конкретность этого языка и его неразрывную связь с монотонным, бесконечным временем изнуряющего труда без прошлого и будущего, труда, влияющего на тела и речевые возможности. Отсюда — простые образы, скупой синтаксис, повторяющиеся (устроенные похожим образом) рубленые фразы, характерные для этого текста. Это язык ритмичного грохота заводских установок, язык производственных травм и боли, язык рабочих-мигрантов, кончающих жизнь самоубийством там, где для них схлопывается горизонт будущего. Язык помещается в пространство материального, вещного, телесного: он — буквально — и есть этот конкретный станок, отрубленный палец, чугун, зарплатный долг, винт, арматура: то, до чего может быть сведена сегодня человеческая жизнь.

Стихотворение «язык» я воспринимаю как манифестарное для поэзии рабочих-мигрантов. Это и манифест материальности языка, когда шрамы от производственных травм становятся самим письмом, и когда поэзия не уклоняется от этих шрамов и травм, а делает их политическими, следами в коллективной истории.

1. Интервью с Чжэн Сяоцюн в журнале «Ф-письмо» на Syg.ma: https://syg.ma/@galina-1/eto-zhienskii-vzghliad-kotoryi-byl-skryt-za-zhieliezom-i-boliu

2. Подборка стихотворений Чжэн Сяоцюн «Ржавый язык» на русском языке: https://syg.ma/@galina-1/chzhen-siaotsiun-rzhavyi-iazyk

3. Стихи Чжэн Сяоцюн в переводах на английский язык: https://www.poetryinternational.org/pi/poet/24307/Zheng-Xiaoqiong/en/tile

Якщо ви знайшли помилку, будь ласка, виділіть фрагмент тексту та натисніть Ctrl+Enter.

Зберегти

Повідомити про помилку

Текст, який буде надіслано нашим редакторам: