Пийте, бляді, чайок!

Пийте, хлопці, поки п’ється,

Пийте, пока серце б’ється.

Я так думаю, почему люди сюда ложатся? Слишком много зла накопилось в мире.

Застилайте кроваті нормально. Щоб як женитесь, то жінка не була нужна, щоб застилать. Нашим людям, як женяться, то жінка не нужна — їм права рука за жінку.

— Дід, іди в палату, бо КаГеБе позову!

— Я сам КаГеБе.

— Я позову другé КаГеБе, главне.

— Не надо.

— Позову, будуть пальці в дверях ламать.

— Не надо.

— Дід, іди в палату.

— Не піду, я КаГеБе.

— Устал, вел себя нехорошо.

— Грубил?

— Нет, мне грубили.

— А в чем нехорошо?

— Доверял.

— Чего хочешь?

— Отдохнуть. Устал.

— Учился?

— В Сельхозакадемии.

А ты как к нам такой заехал, молодой-красивый? Резал себя? А в чем смысл? В чем, так сказать, идея? Ты вообще чем занимаешься? Работа есть? А, художник? А что рисуешь? Разное? А поточнее? Историческое? В смысле, копии делаешь? И копии тоже? Хорошо.

* * *

Первый день в сознании после укола сибазона. Выкарабкиваешься из сна резкими рывками-пробуждениями от кошмаров. Эти кошмары очень реальны — просыпаясь, не можешь поймать разницу между ними и явью, хочется бежать, спасаться от увиденного, но нет сил пошевельнуться. Постепенно распознаешь, где сон, а где бодрствование. В точке окончательного понимания проваливаешься снова, чтобы снова выпрыгнуть в действительность из кошмара, не ощущая разницы. Так десятки раз.

Второй день: то спал, то читал Кафку — «Письмо отцу». Сознание едва держится за буквы. Смотрел на суп.

Третий: встал до рассвета, смыл кровь с губ и носа. Когда рассвело — читал Ильенкова. Волевое самоубийство сознания ради дальнейших преобразований мыслящей материи.

Когда просыпаешься, важно первой включить ту часть разума, которой осознаешь, что ты в сумасшедшем доме, прежде той, которой обнаруживаешь, что ты в сумасшедшем доме. Иначе приходит ужас.

Постепенно, по частям, день за днем, оттираешь засохшую кровь с головы. Свернувшись от перикиси и почернев, она создала защитный слой, который не давал порезам кровить дальше. Когда в приемном отделении все изрезанное намазали зеленкой, оно стало выглядеть как что-то из советской анимации 1970–1980-х на экологическую тему: зелень новой жизни, пробивающаяся сквозь казавшуюся бесплодной потрескавшуюся землю.

На окне паутинка трещин. Кто-то прорывался на свободу подручными средствами. За трещинами решетка. За решеткой — бетонный забор, заметим, без колючей проволки. За забором — голые, острые, шаткие ветви, за ветвями по серому городу ползет транспорт, за дорогой — несколько примеров позднесоветской блочной жилой застройки.

Всюду проникают запахи дерьма и хлорки.

Соседние с наблюдательной палатой двери — палата-изолятор. На дверях изолятора две бумажные елочки.

Из курилки видно Кирилловскую. Курилка со всех сторон обнесена решетками. Под ней — пустое, присыпанное снегом бетонное поле, исчерканное птичьми следами. Дробная вышивка по белому, собирающаяся в густой орнамент там, куда всклокоченный седой пациент кидает хлебные крошки. Кидая, он приговаривает: «Пусть банда драпает за кордон. Пусть банда драпает за кордон».

Заднюю часть здания, на которой находится зарешеченный балкон курилки, окружает подобие рва. Перед бетонным бордюром стоит скамейка, подхода к которой, кажется, нет ниоткуда.

Курилка открывается каждые два часа в промежуток с 8:00 до 20:00.

Иногда над курилкой с мягким шелестом лопастей пролетает вертолет.

Чудовищное головокружение от аминазина.

* * *

«Кашка-малашка! Доброе утречко!»

С нами говорят то как с заключенными, то как с детьми. Или: «А ну, блядь, в строй! Куда пошел!». Или: «Мальчики, берем таблеточки, под язычок не прячем».

Медсестра на проходной: «Я приписана к женскому отделению, а приходится еще и вас сторожить. Поувольняли многих, не хватает людей.

Ждите, я в столовой одна. Нас было трое, остальных поувольняли, не хватает людей.

Кто занимался экспозициями в центральном корпусе? Были там такие энтузиасты, их поувольняли, не хватает людей».

Арт-терапия: нарисуйте преодоление, тревогу, силу воли, ответственность. Перечеркните все большим смайлом. Отказываешься перечеркивать. Терапевтка сглаживает неудовольствие шуткой.

«Папаня всего земного шара» — его рисунки на выставке работ пациентов разных клиник в центральном корпусе полгода назад. С 1990-х он содержался в Донецке, возможно, находится там до сих пор. У него своя система всемирного политического устройства: цирк-парламент в каждой стране и «Всепланетные цирковые конгрессы», где собираются раз в несколько лет мировые лидеры и на огромной арене показывают друг другу представления и фокусы, с помощью которых каким-то образом и принимаются решения о будущем мира.

В клиниках рисуют сотни человек, иногда на терапии, а чаще самостоятельно, забивая дни в палатах от завтрака до отбоя, от таблеток до таблеток, выпрашивая у врачей право держать при себе огрызок карандаша или высыхающий фломастер. У десятка узнается профессиональная рука. Со времен художественной школы я посещал в Павловке двух художниц и одного художника. У психиатра, к которому я ходил сам, получали консультации и рецепты еще две. А выглядел прием так: небесплатно получаешь свой рецепт на лирику и ципралекс — и в довесок черный анекдот про неудачливого суицидника.

В пятом корпусе всюду висят работы из Академии. Большой и разнообразный дар, позволивший разгрузить помещения фондов. Внизу, где входы в отделения, комната для посещающих и столовая, висят осенне-зимние этюды и натурные постановки: сидящие мужчины, голый торс, шаровары, какое-нибудь керамическое изделие в руках. На лестнице и сверху, где кабинеты врачей — дипломные работы: аллегорическая композиция с самой художницей в трех образах, в том числе с книгой и со щитом с головой Горгоны. «Се человек». Испанская танцовщица в красном. Журавль и раскачивающиеся колокола. Рядом с корпусом стоит деревянная скульптура в форме гриба, как на детской площадке, ножка которого покрыта мотивами «Герники», с которых на основание стекает красная эмаль.

О том, что ты художник, здесь лучше не рассказывать без нужды. Закрыв двери, набрасываю углем Н., стоящего на руках, и Д., сидящего на кровати в профиль. Развлечение обоим.

Н. — спортсмен, он темнокожий. Д. – бледный, с очень нежным лицом, девочкообразный, православный. Когда днем большинство проводят время в коридоре, Н. и Д. долго и без единого слова, обнявшись, полулежат на кровати.

Н. выписывается через три дня после того, как я прихожу в сознание. Потом еще два раза возвращается за оставленными вещами или еще под какими-то предлогом. Д. после его ухода впадает в затяжную апатию и почти прекращает разговаривать. На свободе они встретятся.

У ведущего в столовую полуподвального коридора узкое ответвление с большим окном в конце. В этом ответвлении расставлены три больших фикуса, драцена и араукария. На стене плакат с иконой Богородицы Троеручицы. Под окном одна медсестра плачет в объятиях другой.

С. по ночам отгоняет от себя приходящую к нему страшную женщину: «Уйди, сука, уйди! Не трогай!». Санитар гладит его по руке, что-то нашептывает. Наутро делано строгим голосом обещает изолятор. Днями С. сидит в коридоре и стреляет у проходящих сигаретку — «Благодарочка».

Истощенный юноша — череп обтянут кожей, торс, руки, одежда будто висят на покосившейся вешалке позвоночника — ходит по коридору из конца в конец целыми днями, проходя километр за километром. Анорексия.

Отдали телефон.

Кажуть, взяв воду таку, долив грам свяченої — і вже маєш святу.

Зашедший в отделение священник (формально, кроме медперсонала, сюда не допускается никто) кропит водой из пластмассового ведерка палаты, уборную, медсестер, пациентов. Окропленный без разрешения дед-КГБ хватает священника за куртку, пожилая медсестра пытается погасить конфликт. Сатанист А. молча отворачивается от предложенного для целования креста.

В Белой Церкви А. преследовал местный «Правый Сектор» за гомосексуальность и крашенные волосы. Потом началась травля в общежитии. А. порезал вены, до того пытался покончить с собой, наглотавшись гидазепама. В общежитие обратной дороги нет, в Белую Церковь возвращаться не стоит тоже. А. потрошил на местном мясокомбинате кур и работал на «Новой почте».

День рождения А. — black metal-вечеринка в палате с фантой и конфетами. Rotting Christ, Gorgoroth, Silencer, Botanist, Wolves in the Throne Room. В этот вечер хороший санитар — сдвигает отбой на час, открывает курилку.

Ключ санитара — две определенным образом обпиленные съемные дверные ручки, соединенные цепью.

Разрешили посещения.

***

«Интересное кино показывают, — говорит седой пациент. — Драма про женщину».

Все время работает телевизор, 1+1. Говорят, завтра, возможно, война. Хотя более вероятно, что все-таки нет.

Пациенты смотрят молча, сидя в ряд под стеной, и лишь санитар Л. время от времени срывается в пространные рассуждения.

— Нас пинають вже три тисячі літ. Кажуть, судьба така… Лукашенко вон уже устроілі судьбу. Собрались, порішали все за нас, за всіх. Я спрашую, чоловік проживе за три тисячі гривень? Кажуть, совєцька власть хуйова була — а зараз вам хороше стало? Кажете, держава? А що таке держава? Тут просто територія, розмєнна монєта. В Іраку Хусейна зарізали нах, тепер вся нафта їхня. Тепер і ми, житниця Європи нах. Візьмуть житницю Європи до Європи, а? Всьо, отбой, по палатах.

— Діду, приберіть гамно за собою, ви ж воєнний. Приберіть, бо відправлю в АТО на білому коні.

Выход на улицу группой: прогулка вдоль детского корпуса, потом мимо корпуса-заброшки, потом мимо обнесенного высокой тюремной стеной центра судмедэкспертизы. Ведет пожилой врач.

— Я работал в отделении наркологии. Наркоманов там держали, страшные ломки были у них. Так вот, мы одного взяли и отвезли на Днепр. И засунули в воду холодную — +8, осень была. И говорим: будешь здесь сидеть, пока твоя ломка не пройдет. И сразу все прошло, как рукой сняло!

— Вы не опасаетесь, что могут в пытках обвинить?

— Ну, могут. Но это все было без свидетелей, а он нам сам спасибо потом сказал.

— Вы нарколог?

— Нет, я отоларинголог, военный доктор.

— Мы здесь судьи, мы ведем подсчет очков.

***

Эти юные создания перебьют тебе позвоночник лопатой и бросят подыхать у дороги, как черненького крота. А сами промаршируют с праведным еблом дальше. Смелость? Ответственность за последствия?

Между действием и неточным описанием возникает щель, способная съесть человека.

Полное расслоение публичного эффекта, возмещения-исправления и самонаказания. Они существуют, не соприкасаясь. Все они реальны, не поддерживая и не опровергая реальность друг друга.

Одержимость самонаказанием: собственно, надо признать, это тебя и закончит. Ты будешь весь исчеркан, не останется живого места. Чирк-чирк, ведем запись по коже. Чик-чирик, ты так запросто пропрыгал пташкой не один сезон, но дело близится к закату. Странный способ отстоять себя.

***

Врубель в Кирилловской.

Ангелы с лабарами: складки одеяния левого ангела, византийская манера переходит в какое-то геометрическое бешенство множащихся плоскостей. Рассматривать можно в двух режимах: декоративно-плоскостном и симультанного показа частей разрушенного объема. Отсюда небольшой шаг уже к Врубелю кристаллических структур, Врубелю разбитой и восстановленной формы.

Каллиграфические червяки растительности под ногами ангелов. Мучительно нежно вытянутые стопы. Родство этих стоп с фигурой Д., дремлющего в палате.

В руке и вишневом хитоне Иисуса на иконостасе отражается «Девочка на фоне персидского ковра». Невероятная густота цвета и нарочито рельефная лепка руки при крайнем сближении всех элементов в тоне. Идентичные пустые страницы книг в руках Иисуса и Кирилла. Рядом с затягивающими лицами-воронками Иисуса, Богородицы-Праховой и младенца, бородачи Николай и Кирилл — почти маски.

Древние росписи: ангел, сворачивающий небо. Ритмическая структура свитков в руках отцов церкви. Красная охра ликов и рук. Руки, продолжающиеся ветвями, как у Дафны — у красных фигурок рядом с ведущими на хоры дверями.

***

Навязчивое желание самоповреждения. «Списывание» социально успешных поведенческих стратегий. Мимикрия, самоощущение тайного агента среди других людей. Сопутствующая тревожность. Отдельно — вспышки тревоги, кажущейся беспричинной. Навязчивые состояния, самоненависть. Патологическая реакция на раздражители, неадекватные коммуникативные реакции. Подростковое обсессивно-компульсивное расстройство, прошедшее впоследствии. Ощущение невыносимости мира на сенсорном уровне: звуки, запахи, прикосновения. Перегорание, выключение сознания, периоды отключения от действительности. Краткосрочное агрессивное отключение, потеря самоконтроля. Неврастения. Временная потеря краткосрочной памяти, способности к концентрации и базовых повседневных навыков.