Анатолий Белов — мультидисциплинарный художник, чья практика охватывает рисунок, граффити, текст, музыку, перформанс. Входил в состав группы «Р.Э.П.». Участник многочисленных украинских и международных художественных выставок, а также музыкальных проектов «Пенопласт» и Emblika Quali. Cо-основатель вместе с Гошей Бабанским музыкальной группы «Людська подоба». Сегодня развивает сольный музыкальный проект Cybele.

Личность Толика Белова — воплощение синтеза и взаимного проникновения искусств, мировоззрения, образа жизни, политической позиции, доброты, таланта и чуткости к окружающему.

Мы поговорили с художником о его становлении, интересе к греческому мифу, психоделии и осмыслении современного общества посредством художественной практики.  

У меня такое четкое ощущение, что когда я поступала в Академию, ты уже всегда существовал в художественном поле. Мне даже казалось, что ты учился тогда же… 

Нет, меня не взяли. Увидел коррупцию и понял, что нет смысла поступать. Слишком явной была протекция по отношению к детям художников. Я недобрал баллы и на следующий год даже не подавал документы.

Был ли момент или событие в твоей жизни, когда ты осознал и решил, что ты точно будешь заниматься художественной практикой.

Странным образом я понимал, что буду заниматься искусством. Когда меня в детстве спрашивали, чем я хочу заниматься, я говорил, что буду писать детские книги и иллюстрировать их, потому что я критиковал детские книги. Это забавно, но в итоге я поступил на книжную графику и занимался книгой. Хотя потом по окончании института я понял, что не хочу заниматься дизайном. Хочу заниматься искусством. Это было второе зрелое осознание и желание быть художником. Важно большое влияние моей мамы, которая поощряла мои художественные интересы.

Чем она занималась?

Она была статистиком. Она из маленького украинского села в Киевской области. В 18 лет она оттуда уехала, и наши родственники по маминой линии не понимали этого и совершенно не поддерживали ее. А она меня поддерживала и это ее большая заслуга в том, что я занимался и занимаюсь искусством. Если бы мне не разрешали или не поощряли, было бы тяжелее, но была поддержка с ее стороны, и это облегчило мою жизнь. Сейчас наблюдаю за Катиными рисунками (племянница Анатолия Белова — прим. авт.). У нее круче понимание и осознание того, что она рисует. У меня были более детские рисунки, сказки…

В одном интервью ты сказал, что «неправильный» жест, право на ошибку дали свободу осознать и принять себя как художника.

Это было открытие — понимание ошибки, права на ошибку как возможности к эксперименту. Понимание, что не нужно такого перфекционизма, что все должно быть правильно, идеально. Это не важно. Важен сам процесс и интерес к тому, что ты делаешь. Можно ошибаться. Это понимание изменило и рисунок, и меня. Благодаря этому появилось осознание, что я хочу изучать мир через искусство и посредством искусства разбираться, что вообще со мной происходит.

Ты говорил, что тогда ты принял себя, свою красоту. И когда, скажем, ошибки «легитимизированы», что тебя провоцирует развиваться дальше, какие вызовы и границы нужно принимать и преодолевать?

Это ведь как проживание самой жизни. Новые вызовы и новые задачи появляются постоянно, и по мере их появления я с ними и работаю, используя медиа, подходящие для большего восприятия и резонанса.

Резонанса какого? Тебя с работой, работы со зрителем?

И того, и другого. Например, после того, как я ушел из «Р.Э.П.», для своих высказываний я использовал графику, которую выклеивал на стенах. В тот момент мне казалось, что для того, чтобы меня услышали, это был лучший медиум. Но со временем граффити и стрит-арта и всего уличного искусства стало слишком много. Оно перестало восприниматься и мне тоже не так интересно стало. Через какое-то время понял, что высказывание в такой форме не работает для меня. По крайней мере, не так, как раньше. Нужно искать новый метод для донесения своих мыслей. Мне хотелось, чтобы мои идеи были услышаны как можно более широким кругом людей.

По тому, как развивается твой художественный язык и твоя практика, можно наблюдать, как меняется наше общество. Сначала ты использовал довольно-таки прямолинейный броский плакатный язык, теперь политическое неявно присутствует в твоих мифологических работах.

Думаю, что да. Я проживаю жизнь в этом обществе и ищу разные коммуникативные медиа, как с ним общаться. Вот с музыкой все сложно. Благодаря перформансам группы «Пенопласт» я обнаружил, что вообще могу петь. И что мне нравится выступать на сцене. Можно сказать, что это было ошибка на ошибке. «Пенопласт» — это была сплошная ошибка. Мы появлялись как вирус какой-то. Иногда нас приглашали на мероприятия, вообще не понимая, кого они приглашают. Например, на фестиваль песочной скульптуры. Когда мы начали выступать, то после второй песни нас прогнали, выключили микрофон. Это был успех! Но те несколько секунд, что мы устроили, это было прекрасно. Благодаря этому опыту, совершенно новому и непонятному, но такому классному и живому, я понял, что дальше хочу продолжать петь и работать с музыкой, перформатировать во время выступления. Я никогда не мог подумать, что буду заниматься музыкой. Поначалу это было как работа с текстом, придумывание песен и пение.

Как ты выбираешь и изучаешь новый медиум? Ведь твоя практика охватывает все.

Если я пою, мне нужно научиться петь. Пошел учиться вокалу. Если пишу музыку, мне нужно узнать о звуке, изучать программу, кроме этого быть в контексте того, что вообще происходит в музыке украинской и не только, что происходит в мире. После «Пенопласта» я познакомился с украинскими музыкантами, очень классными, с которыми потом мы естественным образом начали вместе джемить, появилась группа Emblika Quali. С этой группой у меня появилось новое понимание вообще музыки. До этого я был достаточно далек от электронной музыки и мало что знал и понимал. Но это был очень классный опыт нового, открытия новых горизонтов, возможностей. Меня вдохновляет узнавать про новые медиа — это как новые возможности, взгляды, сознание.

Поражает бесстрашие и смелость, как ты берешься за разные, казалось бы, совершенно отличные друг от друга медиа: от рисунка к производству кино и т.д. Нет страха, что что-то не получится?

Нет страха. Есть вдохновение изучать и пробовать, но если это мне, конечно, нравится. Я очень увлекся музыкой и на какое-то время забросил рисунок. Практически не рисовал несколько лет и был погружен только в музыку. Все, что я хотел сказать как художник, я делал через музыку и перформансы и чувствовал в этом самодостаточность. Не видел причины это же делать в чем-то другом. Потом через какое-то время появилась идея снимать фильмы. Это такое синтетическое искусство — синтез всех искусств. Все то, что мне нравится, чем я занимаюсь, мне хотелось сосредоточить, связать в фильме. И для конкурса я начал думать о видео (Речь идет о видео «Sex. Лекарственное. Rock’n’Roll», созданное в рамках Премии PinchukArtCentre, 2013 — прим. авт.).

Это был твой первый фильм?

Да. Я давно мечтал снимать видео, но это самый затратный медиум. Нужен очень большой опыт, во многом нужно разбираться, чтобы приступить к этой работе. И благодаря этому конкурсу, все шиворот-навыворот, с ошибками, со всем, чем угодно, я хотел это сделать, но вообще не понимал, как я могу это сделать. Я написал, что ищу режиссера, который бы помог снимать новый фильм. И Надя Парфан познакомила меня с Оксаной Казьминой. Мы разобщались, мне она очень понравилась, и у нас сразу классный диалог возник. Я нашел сообщника — человека, с которым мы понимаем очень хорошо друг друга и с кем интересно работать вместе. Благодаря знакомству с Оксаной и совместной работе над этим видео очень многое открылось. Мне интересно брать новые медиа и работать с ними. Я точно знаю: я не доберусь до такого момента, что я в совершенстве всем владею, что мне нечего сказать. Я думаю, что экспериментов и ошибок еще хватит.

Расскажи о «Практиках тела».

Это многозначный проект, который начали мы вместе с Оксаной Казьминой.

Это проект-исследование, исследование самих себя и общества через телесный опыт свой и других людей. В прошлом году наш проект поддержал British Council, и мы на протяжении года сделали три события в трёх городах — Киеве, Львове и Мариуполе. Мы снимали-рисовали свои работы, а также собирали истории людей об их телесных разных опытах через интерактивную виар-инсталляцию в форме шатра, где можно было пообщаться с виар-Кибелой. Для сбора историй мы решили взять образ Кибелы, который уже был придуман мною как образ божества-покровительницы квир-людей.

Я постоянно работаю с темой квирности, сексуальности и гомосексуальности. Но тема телесности для меня всё еще не разобрана, не изучена, хотя очень важна и мне ещё есть, с чем разобраться. Сейчас проект несколько трансформировался, мы пригласили в него ещё других художниц, работающих с темой телесности.

Почему ты обращаешься к культу Кибелы? 

Я наделил этот культ новыми значениями, конструируя свой миф на основе этого исторического культурного наследия. Мне нравится, что есть две ипостаси Кибелы. Одна — праматерь всех богов, и другая — земная Кибела, которая была Агдистис. Когда Зевс хотел овладеть спящей Кибелой, его сперма упала на камень, камень превратился в Агдистис — существо с женскими и мужскими половыми органами. Это существо было очень е*ливое, с какой-то сильной сексуальной стихией. Почему-то это смущало Зевса, и он приказал Дионису, тоже ведь из культа плодородия и секса, смирить Агдистис. Дионис превратил реку, где любила гулять Агдистис, в вино. И оно напилось, захмелело, уснуло. Тогда Дионис привязал к его члену нить (или волос) и к пальцу большой ноги, и существо дернуло ногой и таким образом самооскопило себя и превратило в земную Кибелу. И история Кибелы и Аттиса — это уже история земной Кибелы. Мне этот переход очень понравился.

Я взял этот образ как богиню, которая сама прожила переход, как квирное создание, с квирной историей, при этом она праматерь, матерь всех богов. Такая вечность, вечный универсум, что было всегда. Но это миф, с которым можно работать сейчас, в современности. Он такой архетипичный, он всегда был и будет накладывать точки соприкосновения с реальной современной жизнью. Так как мир изменчив, мы можем работать с мифом. Мне интересно конструировать современную версию Кибелы, новую версию этого мифа.

В «Практиках тела» я наделил Кибелу функцией покровительницы квир-людей. Люди могут прийти и рассказать свою историю, как исповедь. В христианстве на телесность наложены табу: люди либо исключены, либо должны каяться, они не в своей тарелке, они порицаются. Но это неправильно. Никто ни в чем не виноват. Тот паттерн, который предлагает ортодоксальная церковь, очень ограничен. А тут есть богиня, которая примет всех. Без ограничений.

 

 

#block-yui_3_17_2_1_1563952907905_25944 .sqs-gallery-block-grid .sqs-gallery-design-grid { margin-right: -20px; } #block-yui_3_17_2_1_1563952907905_25944 .sqs-gallery-block-grid .sqs-gallery-design-grid-slide .margin-wrapper { margin-right: 20px; margin-bottom: 20px; }

Анатолій Бєлов. «Гомофобія», 2010

Ты рассказывал, что живешь на два города: Киев и Афины. В Афинах ты как будто отождествил свое тело с этим местом. Как Афины появились в твоей жизни?

Это интересно. В Афинах произошло открытие-раскрытие. А вообще я воспитался на античной культуре. У нас очень хорошо преподавали историю искусств (Республиканская художественная средняя школа им. Тараса Шевченко — прим. авт.). Я большой фанат античной греческой культуры. Сейчас я понимаю, что она периодически всплывает. В первый раз, когда я работал над «Сатириконом» Петрония (дипломная работа по специальности «Художник книги», полиграфический факультет НТУУ «КПИ» — прим. авт.), работа дала импульс понимания, что я хочу заниматься искусством. Потом, когда Никита (Кадан — прим. авт.) рассказал мне миф про Кибелу, я его не знал. Когда он рассказал эту историю, я был просто шокирован. Насколько этот миф близок мне, сколько я вижу точек соприкосновения. Меня до сих пор вдохновляет эта история. А когда я приехал в Афины, то чувствовал себя не то, что как дома, а в каком-то невероятном эйфорическом состоянии. Я как будто летал по этому городу. У меня было ощущение, что город не покинули боги, они вселяются в земных людей и проживают в их телах какое-то время.

Может быть, они вселяются только в приезжих?

Не только. Я думаю, что они выбирают тех, кто им нравится. Я встречал людей с очень невероятными лицами. За этими взглядами как будто тысячелетия прожитых жизней. Как будто бы это не совсем люди. Ты смотришь на существа вечности. Одним из таких людей нам довелось пообщаться. Мы ночью с Гошей гуляли по городу, к нам подошел мужчина с глазами, которые в ночи как будто сияли, будто излучали огонь — не злой, а добрый. Он улыбался и не от мира сего. Он подошел и сказал, что «я вижу, что вы очень близки как братья», — и растворился в ночи. Это было очень необычно. Этот вот взгляд до сих я вижу, когда рассказываю. Достаточно скоро было чувство, будто бы я сейчас не я. Я был в своем уме, конечно. Но что как будто, кроме меня, этот дух Гермеса тоже во мне, я парю по этому городу. Надо сказать, что я ходил по городу в таком белом плаще, и у меня был типа золотой лавровый венок. Я, как божество, летал по этому городу.

Я хотела спросить о фильме «Мой папа — мамин брат» (2018, реж. Вадим Ильков). Из названия фильма следует, что повествование идет от лица Кати. Но для меня этот фильм — о тебе, о творчестве, о какой-то невиданной мощи твоей фигуры, когда вопреки всем этим бюрократическим дрязгам и испытаниям остается человечность и искусство, превыше всего. О чем этот фильм для тебя?

Для меня этот фильм — очередная ошибка. Когда Вадим мне предложил снять этот фильм, я откликнулся на его просьбу как художника, который хочет сделать свою работу. Я подумал, почему бы и нет? Благодаря этому опыту я переосмыслил мое отношение к сестре, свои ошибки, которые я допустил, стало больше осознание ответственности. Когда фильм появился, не рекламировал его особо. Потому что еще не время для того, чтобы о нем говорить. Я думаю, что когда я буду готов, не знаю в какой форме, я хотел бы о своем опыте, связанном с фильмом и вообще этим периодом, что-то сделать.

Проблемы, с которыми я сталкивался, очень характеризуют социум, в котором мы живем. Благодаря сложным обстоятельствам я вышел за тот комфортный круг, где находился с друзьями и культурной всей обстановкой, которой мы живем. Появилось самоцензурирование, в какой-то момент я даже потерял голос. Когда человек находится в критической ситуации, он теряет голос, чтобы выжить. Хотя я постоянно использовал голос как рупор в плакатах, чтобы говорить о проблемах. Но когда сам оказываешься в критической ситуации, ты не всегда можешь говорить. Со временем благодаря этой истории я понял, насколько художник может быть в привилегированной ситуации. Имея возможность говорить о какой-либо проблеме, важно сохранить чуткость и понимание ситуации.

В каком смысле? Искусство позволяет стать общественным рупором?

Ну, да. В обычной жизни все как-то складывается, что ты уже просто человек, а не художник. Практика художественная связана с проживанием жизни, но не все, что ты делаешь в ней, является художественным жестом. В какой-то момент я оказался в таких обстоятельствах, когда для того, чтобы сделать что-то, мне нужно потерять какие-то права свои, я пережил дискриминации разные, и не мог об этом открыто говорить. Это новый странный жесткий опыт, когда ты оказываешься в ситуации, когда ты не можешь говорить. То, что я сказал привилегированным, я имею в виду, что художник не в таком кризисном отношении, как те жертвы, о которых он говорит. Люди в кризисном состоянии часто не могут сказать о своей проблеме по разным причинам.

А художник может обратить этот кризис в творчество.

Я этот кризис и стресс уводил в музыку. Музыка — это как своего рода обезболивающее. Я пишу психоделическую музыку, и в процессе работы она уносит. И уже становится не так больно, когда играешь и вводишь людей в психоделическое состояние. Они тоже растворяются, на какое-то время теряют связь с обыденной жизнью. Мне кажется, что такие отключения тоже необходимы, чтобы разгружать и перезагружать психику. И Кибела — это, с одной стороны, практика музыкальная, а также — практика выживания.

Мне кажется, что Кибела — это уже отражение твоего мировоззрения, как спрут, выражающая себя в разных жанрах.

Так и есть. Она обширная. Когда я в CLOSER делал выставку, я показал разные грани этого мифа.

Над чем ты сейчас работаешь?

В ближайшее время хочу снять видео сопроводительного лайф-сета «Сибель» — я ее сейчас так называю на французский манер. Звучит как реальное женское имя, и для меня Сибель сейчас — это отголосок той земной Кибелы, а не той — праматери. История ее же меня впечатлила больше, чем история праматери. Я собираюсь сконструировать с Виктором Рубаном, хореографом, новый ритуал.

Но культ Кибелы предполагает различные телесные раны…

У меня с кровью ничего не будет, но будет связано с ранами… Со мной связался Vogue и предложил написать обо мне и поддержать создание новой работы. И я вначале обрадовался предложению, для меня любая поддержка — очень важна. Без денег, чтобы снять видео, особо не фантазируется. Но в процессе сотрудничества с журналом всплыли непонимания друг друга, из-за чего съемка видео сорвалась по причине того, что журнал не смог вовремя вывести деньги на старт, из-за чего перформанс тоже отменился, так как видео было частью перформанса. Потом были неприятные моменты с моим требованием компенсации труда продюсеру и хореографу, потом неприятная история с гостевым листом, который оказался слишком большим, после чего я отказался от моего лайв выступления. От идеи снять видео я не отказался. Буду искать деньги на съёмку…

После этой истории хочу задать глупый вопрос. Есть ли у тебя работа или мечтаешь ли ты о создании работы, после которой можно сказать «а вот и умереть не стыдно»?

Нет. По мере появления идеи работы. Вот сейчас очень хочу снять это видео. Супер-идеи или сделать что-то великое… У меня такого нет.

Твои художественные практики — очень личные. Ты во всем пропускаешь очень искренне свой личный опыт. Ты вводишь зрителя в какую-то психоделическую ситуацию, но при этом твои отстраненные и фантасмагорические истории — об обществе. Насколько тебе важна видимость политической составляющей в твоих работах.

Это  обязательно. Для меня это очень важный фактор. Когда я начал работать со звуком, я начал думать о том, что мне нужно сразу выразить идею, что меня вообще вдохновляет и что за этим стоит, за моей работой с музыкой.

Для меня моя работа с музыкой — это и моя политическая позиция. Это как и с «Людской подобой», там есть текст, который может проще считываться. С Кибелой я сделал выставку, чтобы вообще рассказать о самой идее Кибелы и в последующем видео, которое я буду снимать, когда буду играть live, больше визуализировать ее. С одной стороны, видео может дать помочь визуально привнести новые идеи, как можно считать эту всю историю, но с другой стороны, может и отвлечь. Хочу попробовтаь с перформерами сделать выступление и посмотреть, как это вообще может быть, перформеры-жрецы. Ритуал меня очень вдохновил, идея конструирования нового ритуала. Сейчас я изучаю и разыскиваю разные жесты ритуальности.

Как вы пересматриваете культ и ритуал, ведь ритуал предполагает идею служения и преклонения?

Хотя здесь присутствует образ богини, я не хочу сделать настоящий культ, в классическом смысле, где есть богиня и в неё верят. Для меня это культурный конструкт из тех гуманистических, культурных идей, которые меня вдохновляют, в которые я верю, которые люблю. Это такое вот культурное мировоззрение, концепция современного цивилизованного общества, к которому я обращаюсь. Своими действиями подтверждаю, что я вот верю в эти идеалы. Это для меня Кибела — современная цивилизованная жизнь через призму мифа и культуры.

Культурный пласт?

Пласт звучит, как будто откопали. Но это такой универсальный культурный код коммуникации, который включает в себя квирность, человечность, универсум, где нет исключенных. Это концепция мира, который основан на культурном историческом мировом бэкграунде. Связь с тем мифом.

Ты не молишься богине, а обращаешься к обществу, к самому себе, ко всем через этот фильтр универсума. А служение — это ритуал, чтобы преодолевать те условные границы, которые накладывает на тебя современное общество. Также психоделия важна, через нее можно отдаляться от обыденных проблем. Ты в музыке растворяешься, улетаешь, но в то же время остаешься. Твое сознание остается, и ты можешь, избавившись от той шелухи быта, поработать со своим потребностями и рефлексиями. Это психоделическое поле — это как поле для работы с самим собой.

Текст: Тетяна Кочубінська

Світлини: Марія Павлюк

Роботи надані художником