Александра Кадзевич — художница родом из Одессы. В своей художественной практике последовательно занимается изучением живописи, «смерть» которой не раз предвещали в истории искусства. Работая в условиях пост-медиума, когда грани между различными медиумами давно размыты, Кадзевич создает объекты и инсталляции, в которых всегда — живописное начало.

Александра Кадзевич родилась и училась в Одессе, где закончила художественную школу им. К.К. Костанди, Одесское художественное училище им. М.Б. Грекова. В 2018 году прошла курс Леси Хоменко в Киевской академии медиа искусств (КАМА). В этом же году в пространстве своей мастерской в Одессе основала галерею Noch. В 2019 году стала резиденткой Британского Совета SWAP: UK/Ukraine, а также номинанткой на Премию PinchukArtCentre 2020.

Мне бы хотелось поговорить с тобой о живописи. На мой взгляд, живопись сегодня — это один из наиболее сложных медиумов ввиду своей смысловой и исторической нагрузки. Привилегированный вид искусства в разных школах и в разные времена. Сегодня наблюдается попытка переосмысления этого медиума как в теоретическом, так и практическом поле. Что для тебя живопись сегодня и почему ты ей занимаешься?

Мне недавно задали вопрос, живопись — это просто медиум для меня или я занимаюсь исследованием самой живописи. Я использую это как skill (мастерство) или все-таки исследую ее возможности? Я думаю, что это для меня и то, и другое. Последний проект — эскизный, который я подавала на заявку в PinchukArtCentre (Премия для украинских молодых художников PinchukArtCentre 2020 — ред.), — это живопись, переходящая в объект. Я изучаю пространство вот этого листа картона, который прислонен к стене и уже немного искорежен и испорчен воздействием света. Я изучаю, как материя себя ведет, что на нее влияет, как она видоизменяется и насколько она слабая. Мне интересна эта трещина — зазор между живописью и стенкой. Я объектно подхожу сейчас к работам, а живопись всегда присутствует — в интуитивном прикосновении, в случайностях.

Иногда это целенаправленная работа с цветом, в котором и заложены все смыслы, цвет настолько внедрен в мою практику, что это неотделимая вещь. Иногда мне кажется, что я работаю только с формой, а в итоге оказывается, что это живописная инсталляция.

То есть твоё мастерство переросло во многом в изучение самого материала, который стал смыслообразующим и смыслоотдающим?

Год назад я точно могла сказать, что это тот медиум, который я изучала как ремесло, и использую для продуцирования новых смыслов. Сейчас я больше ухожу в объект и скульптуру, но живопись при этом остаётся.

Ранние твои работы были более нарративные. Сегодня нарратив прочитывается через сами материалы, из которых ты создаешь свои преимущественно абстрактные образы.

Эфемерные структуры даже. Так я это называю.

Исследовательница Кэрол Армстронг в своей статье «Живопись. Фотография. Живопись: хронологии и особенности медиума» пишет о том, что «Медиумы — это не только их материальности, но и их истории — их истории мысли о самом медиуме и материальности» [1]. Какие истории несут твои объекты?

Это фрагменты человеческого присутствия на земле. Я сейчас вспоминаю инсталляцию («Пустые места и заполненные лица» — прим. авт.). Она получилась всеобъемлющая. В ней заложены все мотивы и сюжеты, которые я использовала. Инсталляция собрана из фрагментов как пазл. Это своеобразный портрет человеческой памяти. Эти разные круглые структуры заключают в себя семена и звуки, которые как эхо.

Каким образом возникает звук?

В каждую трубку заключены и запечатаны семена как подлинники коллективного пребывания на планете Земля. Каждое такое пребывание имеет свой звук, не похожий на другой. Часто наша память видоизменяет события, а иногда просто вычеркивает их. Поэтому я консервирую ее с помощью звуков, которые я запираю, делая из них археологическое эхо. Оно часто искаженное, глухое и стертое.

Как у тебя произошел этот переход к абстрактному?

Как раз эта работа была переходной от живописи к объекту. Если раньше мне интересна была в живописи объектность, околообъектные вещи, то здесь я уже совсем отделилась. Сделала их совершенно самостоятельными объектами, которые можно обойти, потрогать, с которыми можно взаимодействовать. Эту работу я сейчас впервые покажу на выставке в «Артсвите» в Днепре как папирус, который можно поднять с пола. Мне нравится, что есть вариации взаимодействия с этой работой.

Из чего создана инсталляция? Это тубусы, которые ты использовала? Ты используешь вспомогательный живописный инвентарь, который потом внедряешь в инсталляции?

Все материалы, которые я использую, — это всегда найденные объекты. Если это дерево, я сохраняю все порезы, вырезанные до меня формы. Для меня очень важно, чтобы объект хранил какую-то историю, а я добавляю новые наслоения. По сути это коллажи, фактуры, пасты. Там образы, которые уже обрели свободу от своих реальных форм, но еще до конца не отсоединились от них. Это о таком промежуточном состоянии.

А расскажи о проекте «Пленэр недоступен» (2019). В нем важная часть работы — это свет. Как ты трактуешь свет?

Это мой самый сырой проект, он еще может трансформироваться. Пока что я решила привязаться к тому, что я наблюдала. В двух словах, началось с того, что огромным картонным листом я закрывала окно в маленькой комнате галереи Noch, где были показы фильмов. Спустя несколько месяцев, сняв этот лист, я увидела, что он приобрел очень интересные узоры, практически полностью изменив свой цвет, за исключением углов оконной рамы.

После этого я погрузилась в изучение света и цвета в пространстве. Главный источник — свет, который способен пронизывать здания, материю, вызывая впечатление нестойкости и слабости ее сопротивления. Важная сейчас и ключевая для меня работа — это «Между хрущевскими домами». Изначально эта работа довольно-таки абстрактна. Но также это дома, рядом поставленные, сквозь трещину проглядывается море. Эта обветшалость по сути своей очень абстрактна, но я решила привязать это к дому. Это игра с наружным и внутренним, приватным и публичным. Noch тоже играет в этом важную роль. Этот лист находился здесь. Этот лист абсолютно абстрактный. Это первое произведение за несколько лет, которое не имеет ни фигуры, никакого практически моего воздействия.

И что ты дальше думаешь с этим делать?

Я немного прикоснулась к нему акварелью. Лист имеет порванные согнутые края. Хочу пока оставить и зафиксировать его в этом состоянии. Именно его. Последующие серии — более коллажные. Это большие достаточно форматы. Разные картоны, я их склеиваю, мне важно, чтобы они хранились где-то в сарае, были старым. Я занимаюсь поиском определенного вида и сорта бумаги. Параллельно с такими вертикальными полотнами я делаю еще бумажные скульптуры, которые имеют прозрачные оболочки, эфемерные конструкции, играющих со светом и цветом. Которые пока мне сложно объяснить.

Тебя привлекают материалы очень хрупкие, склонные к увяданию. Если вспомнить более ранние работы, то это такая плотная живопись. И я хотела спросить тебя о традиции и одесских художниках, которые влияли или вдохновляли тебя. Все-таки ты закончила художественную школу им. Костанди, Грековское училище. И твои ранние работы вписываются в такую морскую, что ли, южную культуру Одессы. Вспоминаются Хрущ, Стрельников, Асаба и многие другие художники.

Одно время я максимально вдохновлялась, была и считала себя последователем традиции. Меня вдохновляли Валентин Хрущ, Теофил, Фраерман, Олег Волошинов, Лев Межберг, Давид Тихолуз. Но Хрущ особенно. Мне важно было перенять традицию. Думаю, что мои деревяшки — тоже практика Хруща. Помню, что меня впечатлили очень его рыбки вырезанные. Меня тоже интересует доска, мне важна ее толщина, это не просто поверхность. Она должна иметь как можно больше следов, порезов, прямо выпиленных кусков. Меня интересует переход в скульптуру.

Ты часто включаешь текст в работы. Меня как-то задело «Настоящую нежность не спутаешь». Как ты выбираешь эти тексты, где ты их берешь? Это снова найденные материалы и дань литературной одесской традиции?

Да, это совсем новая работа. У меня огромный архив и коллекция моих любимых вырезок из журналов, газет. Это моя отдельная практика как вышивание нитками или что-то еще, например. А у меня вырезать все, что только можно. Про некоторые вещи можно прочесть текст с сюжетом и сопутствующими картинками. О некоторых остается только догадываться, и у зрителя появляется возможность продолжать свое собственное повествование. Я не люблю объяснять сюжет. Мне кажется, что вся информация — внутренняя, ее нельзя обсуждать с другими. Это всегда личные истории.

А какие журналы?

Мне их привозят со всего мира. Например, National Geographiс 50-х, «Крокодил»  или украинский аналог — журнал «Перець». Это старые журналы, в основном, 1950-е, 1960-е. В Одессе у нас же есть прекрасная барахолка, в сердце которой я живу, — район Молдованка. Поэтому у меня нет проблемы достать какие-либо экземплярчики. Эта практика во всем присутствует. Из неимоверного количества информации я выхватываю что-то и конструирую новые смыслы, если у меня не получается сесть и что-то начать с нового листа. Собирание фрагментов, сложные меняющиеся ритмы и в жизни, и в работе — это очень важно для меня, основа моей практики. 

Ты продолжила обучение в Киевской академии медиа искусств (КАМА). Ты училась в классе у Леси Хоменко. Расскажи об этом опыте.

Это было очень здорово. Мне очень хотелось учиться именно у Леси. Я поступила со второго раза. Я год усердно училась, наблюдала за тем, как развиваются ребята, которые там учились. А за Лесиной практикой я давно наблюдаю. Она тоже занимается как раз вот этой трансформацией живописи, и для меня это было очень полезно. Мне повезло с группой. Там сильные ребята — Лёня Троценко, Женя Степаненко и другие. Помимо обучения, я получила много информации, которой не знала. Это был большой толчок для меня.

А что ты получила именно в плане обучения? Скажем, в Одессе ты получила сильное художественное образование, а как концептуально отличается КАМА?

Во-первых, обсуждать и подавать свою идею, доводить ее до конца. Я всё время не доводила до конца, недожимала. Именно это Леся объясняла, как структурно построить работу от идеи до ее воплощения. Много технических моментов, грамотности, которой я совершенно не знала. Даже представить себе структурно историю современного украинского искусства. Появилась структура понимания процессов, ответственности художника. Почему не каждый может что-то сотворить, именно потому, что художник берет на себя ответственность.

И какая ответственность?

Показать современному человеку, что такое современность. И художник это делает. Это может быть несколько натянуто и не точно. Но у художника есть смелость и решимость, показать абсурдность ситуации, которая кажется привычной. Он заставляет поискать смысл где-то в другом месте, не в том, где мы привыкли его искать, и, как правило, не находим.

Расскажи о своей выставке «Несколько лишних шагов в ту сторону» в Днепре в галерее «Артсвит».

Я её интуитивно выстраиваю. Мне бы хотелось, чтобы эта выставка рождала в душе зрителя самое важное ощущение — чувство истинной целостности и полноты жизни. Все вещи и объекты — они как раз об очень нестабильном, фрагментарном, неустойчивом. Будет представлено около 70-ти работ, включая совсем маленькие объекты. Это огромная карта. И мне кажется, что если это все собрать, в этом будет присутствовать гармония, которая может вселять мысль: «Вот, я это увидел. Вот она картина мира». Эта выставка — важный и волнительный этап для меня. Первая за 6 лет такая масштабная и в другом городе — не моём комфортном, где я знаю все улицы и пространства.

Название тоже в духе одесской традиции.

Это поиск утерянных следов. Визуально я представляю как карту, посвященную памяти конкретного человека, так и общественную, связанную с социальным полем. Или карту регистраций колебаний и «нестабильностей», которые делают мир видимым.

Это как карта опытов.

Да, это круто. Надо записать. Да, карта, которая полна аллегорических историй. Само описание к выставке — «Аквариум», специально зачеркнутый, чтобы можно было находить идеи между строк. Это может настроить немного на идею, которую может нести в себе выставка.

Ты часто упоминаешь зрителя. Какие у тебя ожидания?

Практика показывает, что зрители намного больше меня рассказывают о моих работах. Людям интересно рассказать свое прочтение и очень важно его со мной сверить. И это мне очень приятно и любопытно, кто как видит, чувствует. Мне кажется, что это рождает новые смыслы и углубляет произведения.

Не буду много спрашивать про галерею Noch. По этому поводу есть отдельное интервью. Насколько я понимаю, пространство будет существовать, пока у тебя там мастерская. Какие у тебя ожидания от этой деятельности. Появление, скажем, многих новых «ночей»?

Хотелось бы, чтобы появилось сообщество. Например, в Харькове Настя Хлестова и Антон Ткаченко открыли «Гараж 127». Настя Хлестова побывала в галерее Noch на выставке Мити Чурикова и Гарри Краевца («Гибель объектов» — прим. авт.), сказала, что они очень вдохновились, и вот они открыли художественное пространство в гараже. Это здорово. Пошло в народ.

В Одессе сильна традиция квартирных выставок.

Я помню, что лет 10 назад одесские художники делали несколько раз выставки у себя в мастерской, это была большая квартира коммунального типа на Садовой 10. В нашей галерее Noch мне приятно, что мы сделали мероприятие в память о Леониде Войцехове — презентация журнала «ЛЁНЧИК» под редакцией Ильи Китупа. Для галереи это было важное событие — вечер памяти и чтение стихов. Было очень трогательно. Запустили видео, где он читает стихи. Лариса Осипенко, жена Войцехова, также об этом написала. Сказала, что хорошо, что в этом месте, какое оно имеет значение — с видом на одесский порт, молодые люди, всё, как он любил.

А есть у тебя какая-то особая связь с городом, какая-то самоидентификация, связанная с Одессой?

Когда я уехала в Киев, на полгода, то думала, что точно это почувствую. А там много людей из разных городов, все смешано. И я ничего не почувствовала. В Одессе все очень расслабленно, здесь можешь позволить все пустить на самотек, пойти в море окунуться, менее серьезное отношение к вещам. У меня не было длительного опыта покинуть этот город. Вот сейчас поеду на резиденцию в Шотландию. Думаю, что это будет интересный опыт. Хочу потом проанализировать, возможно, смогу продолжить в таком духе.

В своих абстрактных работах ты исследуешь сам материал, который становится и смыслом, и субъектом, и непосредственно материалом. Но цветовая гамма близка и твоим ранним плотным пастозным живописным работам. Есть общее у этого цвета — такого как будто исчезающего, растворяющего в себе всё вокруг.

Цвет — это код своего рода. Это та внедрившаяся традиция и культура. Она настолько прочно засела, та печать, которая осталась. Часто я начинаю с ярких цветов, хочу ставить вызовы и эксперименты, но в итоге получается, что лучше красивых серых серебристых и около тонов нет. И именно они уместны в тех сюжетах, которые я выбираю. Все это окологазетное.

Я говорю не просто о красочном слое. А о выборе самих материалов — очень хрупких, нарочито не кричащих, незаметных.

Вот-вот. Незаметное. Для меня это наиболее привлекательно. Мне нравится затушевывание, цвет как декорация. Этот цвет передает темп города, его атмосферу. Он приближает к реальности. Я привыкла работать с сюжетами, люблю в реальность завести, дать намек на то, что может быть. Сюжеты и вывески — это сюр. Сами сюжеты — всё абсолютно — это об экзистенциальной заброшенности человека в обществе. Цвет — это портал, единственное, что может напоминать реальные вещи.

[1] Painting Beyond Itself: The Medium in the Post-Medium Condition (2016), p. 124.

Текст: Тетяна Кочубiнська

Cвiтлини: наданi художницею