Ніколай Карабінович — художник, народився в Одесі. У 2015 році номінант Премії PinchukArtCentre, у 2018 лауреат Спеціальної премії PinchukArtCentre за роботу «Голос тонкої тиші». У 2017 році був асистентом куратора 5-ої Одеської бієнале.

Світлана Лібет поговорила з Колею про його недавні роботи, історії за ними та тенденції, які він спостерігає в українському мистецтві сьогодні.

Коля приїхав з Гента (Бельгія), де він зараз навчається, у Київ для того, щоб зробити перформанс «Способи самогубства прапором» у межах програми «Чотири історії українського перформансу». Ми зустрілися на Бесарабській площі та пішли на автовокзал «Видубичі». Коля їхав в Одесу, де мав проводити розмову з Нікітою Каданом Hacienda must be built. Його практика побудована навколо Півдня, реактуалізації та алюзії на роботи митців, чиї висловлювання найбільш влучно описують те політичне, що трапляється й зараз.

Расскажи про ближайшую выставку, в которой ты принимал участие.

Из относительно недавнего — групповая выставка в польском Тарнуве под названием Wiosna (lato, jesień, zima) Ludów. Она посвящена необычно интересному персонажу польской, венгерской и отчасти османской истории — генералу Юзеф Бему, он же Мурад Паша. Он родился в Тарнуве, и спустя уже несколько лет, его судьба стала описывать невероятные зигзаги. Даже если судить по сухим фактам из Википедии — «польский генерал, фельдмаршал турецкой армии, главнокомандующий войск венгерской революции 1848 года», можно представить масштаб столь неординарной личности. Собственно моя работа — это аудиоинсталяция, активирующая пространство выставки и несколько частей Трансильванской панорамы — одно из выдающихся сражений под командованием Юзефа Бема.

В «The Voice and Nothing More» Младен Доллар, описывает прекрасный анекдот. Действие происходит во время Первой мировой войны. Итальянские солдаты сидят в окопе. Вдруг генерал громогласно командует этим солдатам: «В атаку!», но в ответ тишина, никто не реагирует, ноль эмоций, все продолжают сидеть в окопе и заниматься своими делами. Он в недоумении кричит второй раз: «В атаку!». Та же ситуация повторяется, никто не реагирует. Генерал совершенно обескуражен, не может понять, с что с этим делать. В третий раз, кричит со всей силы, невероятно громко: «В атаку!!!» И тут, из окопа раздается реплика одного из солдат: «Какой прекрасный голос!».

В основе моей работы, которая так и называется «Сhe bella voce» лежит эта история. Она состоит из криков «В атаку!» на разных языках, которые связанные с Юзефом Бемом, (польский, турецкий, венгерский, немецкий). Периодически, но главное внезапно, в выставочном пространстве, среди тишины, раздается мой крик «В атаку!». Как можно догадаться, эта работа о бессилии властных императивов, угасании голоса, саботаже и утрате власти.

Расскажи об учёбе в Генте. Почему ты туда подался? С кем из художников там работаешь?

Я переехал в Бельгию в начале этого года, но практически каждый месяц возвращаюсь в Украину, чему конечно же необычайно рад. Я часто слышу этот вопрос, да и порой сам задаю его себе. У меня есть целых три готовых ответа: Вафли, New Beat и Boetprocessie. Это были три основные причины, я бы мог конечно еще назвать Muhka, Smak и Wide White Space, например, или Магрит, Бродарс, и Ян Хутс. Но Dафли и New Beat, я полагаю, и так уже достаточно весомые причины.

Если говорить серьезно и очень упрощая, то тяжело представить, чтобы, например, где-нибудь в Британии, или Франции, артист «уровня» Люка Тюйманса провел несколько часов в студии молодого художника. А вот в Генте со мной это случается практически каждый месяц.

Сейчас моя жизнь напоминает блуждание по пустыне, в поисках оазисов. Довольно необычные ощущения, как будто все время нахожусь в неком Лимбе. Так вот оазисы — это скорее про Украину.

Что ты имеешь в виду под оазисами?

Оазисы — внезапные вспышки разной активности. Из недавних — например, фестиваль Brave.

Какая там была твоя работа представлена?

 «Монумент прерванному рейву». С одной стороны, это продолжение моего цикла посвященного исследованию молодежных субкультур, а с другой — разных клише, транслируемые западными медиа, стереотипов про «дикую энергию и свободу» на вечеринках Белграда, Киева, Тбилиси. Среди прочего мне важно говорить о невозможности генерализации столь сложных процессов. При «тотальной свободе» базовым элементом любого рейва является фейсконтроль. И здесь разговор о «Variety» может очень быстро оборваться.

Эта работа состоит из различных элементов, перекликающихся между собой, и образующих случайные связи: своего рода орнаментальная инсталляция, с множеством цитат, например, боснийского концептуалиста Брацо Димитриевича:

Лувр — это моя студия, а улица — это мой музей

Я немного «осовременил» ее. Теперь она звучит так:

Бергхайн — это моя студия, а Саундклауд — это мой музей.

Я характеризую эту работу как самодельный кенотаф, моменту, когда «техносцена» еще не коммерциализирована и капитализм ее не поглотил, власть еще не пришла на территорию рейва, а частично наносит свои визиты в полицейской униформе. Это о том, что Киев скоро перестанет быть новым Берлином.

Совсем недавний перфоманс «Способы самоубийства флагом» — моя работа в рамках цикла лекций об истории украинского перфоманса.

Я очень много думал над тем, чем меня привлекает оригинальный перфоманс Лейдермана и Чацкина, как бы эта работа могла звучать сейчас? Как от безобидных юношеских кривляний под дудение саксофона можно перейти к «политическому»? Меня заинтересовал скрытый потенциал этой работы. В своей версии я говорю о добровольном сложении власти, политической эвтаназии. В частности, о случае с Каддафи, когда флаг может превратиться в лопату.

Мне очень понравилось как ты это сформулировал, я задумалась. Я думала, что ты имеешь в виду индивидуальное, волевое решение, которое связано с изменением течения жизни: из коллективных практик к индивидуальным.

Да, безусловно, это важный момент, решение выйти из коллектива, но мне интереснее посмотреть немного дальше, туда, где что-то очень сильное полностью парализует и окутывает тебя. Я называю это — «сладкая яма власти».

Мне понравилось как ты про власть сказал и действительно, чем дальше, тем страшнее.

Если вспомнить версию «Песни южных славян» 2015 года, то эта работа также резонирует с этой темой, правда немного в другом материале. Там речь шла о нарастающей пропаганде, милитаризации и спекуляциями вокруг политики памяти на примере популярной этнической музыки.

На платформі автостанції «Видубичі»:

Каждый раз оказываясь здесь, представляю себе гномиков, с такими маленькими лопатками, которые что-то «выдобувають». Как какие-то барабашки. Но почему-то здесь вместо этого автостанция и сюда приходят автобусы из Одессы…

Продолжая тему, мы говорили…

Мы говорили о выставках…

Ближайшая — персональная, откроется в октябре, в Братиславе. Она будет называться — «От моря до моря». Название отсылает к имперским идеям великих Болгарий, Польш, Сербий и тд. Практически анекдотическая ситуация, когда из страны в страну этот слоган кочует, меняя лишь собственно название страны.

Как влияет на тебя сообщество, в котором ты находишься?

Я только что вернулся из Любляны, где сообщество играет «издревле» важнейшую роль.

Мои частые визиты в Любляну также связаны с развитием идей Нового Еврейского Искусства. По сути это воровство методик NSK, ну или говоря более «культурологически» — апроприация. Новое еврейское искусство это парадокс. Порой мне кажется, что на данном этапе мы стремительно движемся от художественной практики в сторону боевой сионисткой ячейки. Новое еврейское искусство это влажный сон о захвате мира, а начнем мы пожалуй с Бугаза или Бейрута. Такое себе коллективное безумие.

Для меня очень важна среда и языковое поле, в котором я нахожусь. Я бы не обозначал это псевдоискусствоведческим клише в духе «поколение», все и так знают эти имена. Я с интересом слежу за тем, что делают Алина Клейтман, Дана Космина, Анна Звягинцева, а мужские имена и так у всех на слуху.

Ты в своих работах, затрагиваешь темы, которые связаны с фольклором.

Да, это связано с поиском «места». Меня очень интересует Юг, глобальный Юг, например в терминах, журнала Global South в рамках 14 Документы. Я не встречал употребление этих концепций применимо к ситуации в Украине — мне кажется, это крайне интересная оптика. Хотя нужно быть очень аккуратным. Есть большая опасность провалиться в ретрансляцию колониальных взглядов. Я говорю здесь о крайне проблемных понятиях, своём опыте, например в работе «Техноцыгане», «тёмная сторона» этой работы, которая вскрывает болевые точки в европейском мейнстрим контексте. Любой разговор о «другом» практически невозможен, безумно ограничен. Правом голоса обладает только представитель проблематизируемого сообщества.

Что ты находишь важным вокруг себя сейчас?

Довольно общий вопрос, на него сложно ответить. Могу сказать что включено в спектр моего внимания. Да и вообще, сейчас логичнее говорить скорее о сектах, секта вокруг e-flux, цветника, ну или в Одессе например довольно популярен стрит-арт. Это тоже, конечно, о многом говорит.

Состояния эйфории и радости от успехов низовых инициатив сменяются тревожными опасениями по поводу кризиса «институций культуры». В первую очередь, это доносы на Кмытовский музей, весь этот абсурд в Одессе. Я был огорчен решением об отмене Одесской биеннале. Но я не теряю надежды увидеть в следующем году событие со смыслом.

Ты говорил про некий ансамбль из своих работ, а как ты его выстраиваешь?

Это о циклах, о последовательности в практике. Несмотря на крайне широкий спектр тем и разнообразие медиумов и техник, к которым я обращаюсь, большинство из моих работ о вещах простых и понятных. Коллективной памяти, идентичности, феномене места и перемещении. Например, работы так или иначе, касающиеся категории «Места» — «Песни южных славян» в различных конфигурациях, «Голос тихой тишины», новая видеоработа о румынской оккупации Одессы.

Кто тебе нравится из художников, кто твои единомышленники?

Это бесконечный список, к примеру, буква П — Пикабиа. Или Илья Зданевич, невероятно важная для меня фигура, ключевая, я бы даже сказал, для понимания моих практик. Или совсем другое: Алан Роб Грийе. Нет, еще лучше: Катрин Роб Грийе.

Текст: Світлана Лібет

Світлини: Степан Назаров, Przemysław Sroka