Сергій Кірющенко — художник, співзасновник платформи KALEKTAR. З 1988 по 2002 був учасником колективу «Неміга-17». У 2015 році став со-куратором дослідницько-выставкового проєкту «ZBOR. Конструируя архив».

Активний учасник білоруського мистецького процесу, підтримує молодих митців. Живе та працює у Мінську.

Художник Сергей Шабохин написал, что огромное влияние на вас оказало литературоведение. Расскажите, как именно оно повлияло?.

Дело в том, что в мое время серьезных текстов по искусствоведению на русском языке не было. Литературные тексты всегда можно было легко достать. Сначала я интересуюсь чем-то интуитивно, а потом осознанно: как сделан продукт, из чего он состоит и т. д. Я подхожу к работе сознательно, не экспрессивно и эмоционально.

То есть, насколько я понимаю, вас интересовал структурализм?

Да.

Как это проявляется в искусстве и что или кто еще на вас повлияли?

Проявляется везде. Кроме этого, на меня огромное влияние имели тексты и фильмы Сергея Эйзенштейна: построения кадра, воздействие на зрителя — это все и есть искусство. Потом я пришел к выводу, что пока мы не структурируем мир сами для себя, то не сможем его понять. О чем-то подобном говорил и Джон Кейдж, американский композитор. Если вспомнить живописцев, то, конечно, Венецианская школа (Тициан, Тинторетто), Сезанн, русский авангард и американское искусство 50-70х гг. 20 века.

Работы Эйзенштейна — также об идеологическом построении кинематографа…

Не только! Он крупнейший художник.

Без сомнения, но почти все крупнейшие художники работали тогда на аппарат.

В этой теме есть две стороны: та, о которой говорю я, и другая — которую подметили вы. Почти все художники во времена СССР так и работали. Но объективно они были выше любой идеологии, обслуживания и ситуации, в которой живут. Обслуживание имело место быть, но меня в этом всем волнует другая часть вопроса. А Веласкес, Тициан кого обслуживали? Королей, Папу! (улыбается). Это не обслуживание, это использование властных ресурсов для создания произведения. Производство искусства и тогда, и теперь стоит больших средств. Но в историческом смысле нам это не важно.

Расскажите больше о белорусской художественной среде и о вашем с ней взаимодействии. 

Сложный вопрос. В современном белорусском искусстве существует две ветви. Одна – это художники, живущие в Минске и, несмотря на сложное материальное положение и очень консервативный и непрофессиональный госаппарат, активно работающие. И другая часть художников, которые поехали учиться на Запад в начале 90-х годов и продолжают там жить и работать до сих пор. С другой стороны, художники моего поколения в 1986 году создали группу «Немига-17». Название связано с рекой, упоминавшейся в «Слове о полку Игореве» — и в последствии взятой в коллектор. Сейчас там улица, где находятся мастерские художников и моя в частности — на 17 этаже большого дома, в башне. Мы тогда ставили достаточно скромную, но очень важную на тот момент задачу: возродить утерянную с 20-х годов, времени существования авангарда и Витебской школ, пластическую культуру. Но после выставки группы в Третьяковской галерее в 2003 года стало понятно, что потенциал совместной деятельности исчерпан, и было принято решение разойтись.

Тем временем, следующее за нашим поколение стало активно занимать позиции в искусстве. И для меня стала очевидна необходимость взаимодействовать с более молодыми художникам. И с середины 2000-х началось наше с ними активное сотрудничество, которое, в конечном результате, вылилось в создание в 2015 году проекта «ZBOR». Сейчас он является основой для создания будущего музея-исследовательского центра современного искусства, которого в Минске до сих пор нет.

В то же время позиция Министерства культуры, выставочная практика Союза художников остаются предельно консервативными. Но при этом можно сказать, что у государства нет идеологии и особого давления. Тем не менее, вы прекрасно понимаете, что можно задушить деньгами и высокими арендными ставками. Академия искусств же продуцирует салонное искусство. Раньше был соцреализм — теперь салон, оформление госучреждений, роспись церквей.

Но жизнь продолжается. Активнее стали молодые художники, многие из них нашей Академии не заканчивали. Чаще стали выставляться в Минске художники, живущие за границей. 10 лет назад появилась галерея Ў (галерея современного искусства «Ў gallery»), которую создали и продолжают возглавлять Валентина Киселева и Анна Чистосердова. Вокруг них объединяется все то талантливое, что существует в поле современного искусства. Так как у галереи общая площадь 900 кв.м., она стала полноценной альтернативой официальным выставочным институциям.

Вы входите в Союз художников?

Конечно, уже 40 лет! У меня шикарная мастерская.

Вы сильно критикуете Союз. Интересно, как легко с ними уживаться при давлении. 

Я живописец и мне нужна мастерская, тем более, что я пишу огромные холсты по 2 и 5 метров. Без мастерской я бы ничего не сделал. Ради этого все и держатся Союза: нас держит собственность (улыбается). Там нет никакой ни идеологии, ни стилистического давления.

Они довлеют над ситуацией, а не надо мной: пытаются определить направление. Подключают к сотрудничеству Белгазпромбанк, который устраивает Осенние и Весенние салоны, внушая народу, государству, что это и есть подлинное, настоящее. То есть происходит манипуляция с сознанием обывателя и чиновника.

Расскажите больше про «Немигу-17», это совершенно уникальное явление в белорусском искусстве. Уверена, и важный период в вашей карьере как художника.

Это был 1988-й год, очень важный и большой период в моей жизни. Наступила Перестройка, все стремились к новому. И чиновники, и художники.

На начальном этапе работы у нас выстроились связи с московскими искусствоведами: в 1987–1988-м годах Союз художников СССР сделал выездной пленум по критике в Минске. «Немига-17» была одним из самых живых явлений. Именно тогда мы познакомились с будущим замдиректором Третьяковской галереи А. Морозовым, который в 2003 году предложил нам сделать выставку у себя в музее.

Почему именно выставка поставила точку в существовании группы?

Какой-то момент должен был поставить эту точку (улыбается). Любая художественная группа рано или поздно распадается.

Вы были председателем «Немиги-17», то есть у вас была определенная иерархия внутри группы?

Нет, просто некоторые административные вопросы было сложно решать без председателя. Я занимал эту должность короткое время, просто никто не хотел, а я взялся, как оказалось, только для того, чтобы организовать эту важную для группы выставку.

Расскажите о мотиве решетки, почему вы так часто к ней обращаетесь? Она практически во всех ваших работах, даже иногда в инсталляциях просматривается.

Я его использую последние 20 лет. Все мои работы достаточно последовательны. Вообще, надо сказать, меня во многом сформировал пейзаж. Пространство во всех смыслах для меня важнейшая категория. Но это был не совсем белорусский пейзаж. Хотя раньше эти земли входили в Великое княжество Литовское, теперь это черноземье Орловской области.

Каждое лето с 1991 по 2001 я жил в глухой деревне у друга. Рисовал, писал, и в какой-то момент произошла интереснейшая вещь. Расскажу о пользе пьянства. Обычно я там не пил, но однажды напился самогона, который был настоян на каком-то говне, и несколько дней меня водило. Я читаю книгу, лежа на лугу, а все вокруг двигается и приобретает какие-то условные, динамическе формы. И вот тогда я понял суть абстрактного. Каждый для себя должен сделать открытие, а не в книге прочитать.

Появился проект «Escaping Land» («Бегущая земля»), после него — геометрические формы. А дальше — тупик. Небольшой, длинных тупиков у меня не бывает.

В каком-то американском фильме я увидел католическую исповедальню, решетка которой натолкнула меня на тему двойственности мира. Мира горнего и мира дольнего. Прорвался занавес Иерусалимского храма, место профанное соединилось с местом сакральным. Вот эта тончайшая грань и стала темой на многие годы и продолжает оставаться до сих пор.

На протяжении 20 века многие художники использовали тему решетки в разных вариантах. О решетке много писала Розалинда Краус, американская исследовательница, ученица Гринберга. Но она писала с левых позиций, а у меня взгляд на тему более метафизический.

Меня лично больше трогают ваши фигуративные работы. Сейчас вы уходите в абстракцию, почему ?

На этом этапе у меня время от времени, на ряду с работой над монохромными геометрическими холстами, появилась потребность вернуться к полнокровной живописи.

В проекте «Воспитывать новые вкусы» происходит соединение с социальной темой, темой послевоенной жизни советских людей. В бывшей заводской столовой появилась галерея XYZ. Ее директор Аня Лок предложила мне сделать выставку, и я взял за основу книгу сталинского времени «Кулинария». Там есть статья главного по колбасе в то время А.И. Микояна «Воспитывать новые вкусы». Это название и стало названием выставки. Но это двойственное, амбивалентное название, потому что когда о вкусах говорят применительно к искусству — это нонсенс. Когда людей профанных обвиняют в отсутствии хорошего вкуса по отношению к искусству — это странно и невежественно. Но это очень распространенное выражение. Но вкус — это к еде.

Расскажите, как политика проявляется в вашем искусстве?

В творчестве должно быть творчество. Гоген сказал, что сегодня он демократ, завтра роялист, а послезавтра неизвестно кто. Искусство и глубже, и шире любых социальных проявлений.

В культуре есть зона тишины, когда изображение не является орудием пропаганды, политического действия или рекламы. То есть не влечет за собой конкретного действия, происходит блокировка действия — это огромная сфера, которая называется искусством, где и продуцируются слои новых смыслов, где рождаются новые художественные образы.

Но помимо искусства есть окружающая жизнь, полная политических, социальных и других проблем. Меня очень многое не устраивает в нашей жизни. Очень многое тревожит. Но если социум и вторгается в мою работу, то лишь очень опосредованно.

В чем, как вам кажется, главное отличие украинской художественной сцены от белорусской? 

Тут все намного разнообразнее. Если Владимир Будников (художник — прим. ред.) профессор в НАОМА, то, чтобы я был профессором в Минске — это немыслимо.

Именно из-за политики страны?

Да, и из-за отношения к искусству. Ситуация кардинально другая.

Вы более демократичные, продвинутые, у вас больше художников, люди свободно развиваются и  ходят на нормальные выставки.

Пока вы отвечали, думала о работе в советской столовой, мне кажется, в ней очень много политики…

Да… Это осознанно. Ну, тема диктовала. Я ненавижу наше тоталитарное прошлое.

Это сильный жест. 

У меня от папы остался кортик, он был военным, а от мамы — кулинарная книга, священная для советских людей. Есть было нечего, но можно было посмотреть картинки.

В итоге сама выставка приобрела структуру храма. Алтарь, перед алтарем на аналое лежит Священная книга. К ней от входа ведет красная ковровая дорожка. По бокам на столах картины с натюрмортами. Их 14 по католической традиции.

И само место… 

Да, все очень хорошо совпало.

Опишите свой рабочий день, как вы работаете?

Я приезжаю в мастерскую около 12 часов, начинаю работать, а в 10 возвращаюсь домой. В год я делаю 4 полотна. У меня большие работы и они забирают много времени.

Какие у вас планы?

Хочу выпустить каталог некоторых проектов и сделать большую выставку, но все упирается в деньги.

Но вы же величина в Беларуси…

Вы знаете, я почувствовал себя величиной, когда приехал сюда. Когда меня известные художники целуют, обнимают и говорят, что все круто. Вот тут я почувствовал себя величиной, а там я маргинал какой-то.

Как вам кажется, за что вас запомнят?

Наверное, за хамство (смеется).