Його роботи знаходяться в колекціях Вікторії і Альберта в Лондоні, Metropolitan Museum в Нью-Йорку, Трєтьяковській галереї, музеї Kelvingrove в Глазго, Центрі сучасного мистецтва в Осаці, Zimmerli ART Museum в Нью-Джерсі, в Національному художньому музеї в Таллінні та PinchukArtCentre в Києві.

Павло Маков — член Королівського товариства живописців та графіків Великої Британії і видатний український художник. Маков працює у традиційній техніці офорту, з графікою та «авторською книгою», яка складається з фотографій, колажів, схем, малюнків, написів і т.д.

Настя Калита зустрілася з Павлом у його майстерні в Харкові та поговорила з художником про «періоди його життя», сучасний стан і жіночий вплив у мистецтві.

Расскажите о вашем проекте «Фикус и ласточка» в Ya Gallery? 

У меня есть один длинный проект — моя жизнь из роддома на кладбище. Я не очень люблю слово «проект».

Раз в год делаю небольшие выставки, где показываю новые работы. Так я могу посмотреть на себя со стороны и реально оценить плюсы и минусы.

В мастерской трудно отделиться от работы. Когда они висят на чужих стенах, живут своей жизнью, а вокруг люди ходят — это очень хорошо.

Давайте назовем это «период жизни». Он начался, когда я заканчивал артбук «До По». В книге использованы векторные схемы рисунков из моей тетради, поэтому она получилась достаточно жесткой — с космическим холодом внутри. Я думал, что смогу и дальше использовать эти рисунки, но позже оказалось, что они мне больше ничего не могут дать. У меня не получилось к ним вернуться, они не захотели больше со мной работать. Рисунки попали в «До По» и сделали свое дело.

На выставке «Фикус и ласточка» находится «Автопортрет с ласточкой», где я впервые за многие годы нарисовал человека. У меня часто спрашивали: «А почему у вас людей нет?». Мне не обязательно их рисовать, эта стаффаж! (Стаффаж — сюжетно незначні чи дрібномасштабні зображення людей або тварин у живописних і графічних творах — ред.). Но вдруг я понял, что хочу, чтобы всем все стало понятно, и нарисовал себя позади, смотрящего на все, что есть предо мной: так началась новая тетрадь — красная.

Красная тетрадка  — это уже новый период жизни?

Да. В ней я позволил себе делать вот все, что мне хочется. Так появилась «ласточка». У этих птиц есть специфика: они очень умные, быстрые и по-своему талантливые. При этом не могут взлететь в небо с земли: если ласточка села на землю — все, считайте, что она умерла.

Этот феномен привлек меня, потому что я часто чувствую себя так же: не могу справиться с инфернальным слоем жизни. Вверху мне легко, а внизу совершенно невозможно жить. Кажется, сейчас я могу двигаться дальше.

Можно сказать, что случился своеобразный кризис?

Такой тип кризиса случился впервые. Они происходят каждый раз, когда ты заканчиваешь работу над определенным периодом. Искусство — это вещь, которая, в первую очередь, имеет отношение к чувствам. Я не изучаю на примере египетского искусства их науку, мне все равно. А вот что чувствовали они  — мне интересно.

Я не согласен с утверждениями — особенно левых ребят — что мы можем что-то изменить. Искусство не меняет жизнь: оно просто помогает ее пережить, а в конце-концов что-то изменить.

Искусство  — это как антиоксиданты: вы можете их принимать и у вас уменьшается риск заболеть онкологическим заболевание. Он не уходит совсем, но уменьшается.

Расскажите про новый период, который начался.

Я наконец чувствую, что могу двигаться дальше. Работа в мастерской — постоянный поиск формы для передачи того, что ты чувствуешь. Мы же не рассматриваем искусство отдельно от жизни и не живем в отдельности от искусства. Мы постоянно с ним сталкиваемся, находясь в балансе между реальностью и мечтой.

У вас очень скрупулезная техника. Расскажите о процессе создания работ. У вас, мне кажется, все в этом плане очень четко распределено.

Если бы было не четко, я бы не смог работать. Работа на станке — это производственный процесс, отчасти.

У меня нет распорядка рабочего дня. Я приезжаю и работаю в мастерской тогда, когда мне хочется. Определенного расписания нет: могу поработать и час, могу целый день. Я никогда не считал, что творчество  — это особое, святое занятие. Мне просто повезло в жизни, что я могу рисовать.

Мне кажется, искусство — это полноценная работа, как и любая другая.

Совершенно верно. Но любая профессия может быть искусством: улицу тоже можно подметать творчески. Все зависит от отношения человека к ситуации.

Вы часто говорите, что нельзя быть известным с неизвестной страны. А как тогда сделать Украину известной?

На это уйдет очень много времени. Культура страны — музыка, литература, изобразительное искусство — главный инструментарий. Дальше из этого инструментария вырастают связи и социальные взаимоотношения, которые помогают людям выживать вместе. Это и есть лицо страны, которое нужно показывать за рубежом.

В Украине чиновники, руководящие искусством, плохо понимают что и как в этом мире устроено. Когда Донецк разрушается, то всей Европе все равно. Загорелся Нотр-Дам де Пари, и весь мир всколыхнулся. Почему? Потому что случись во Франции катастрофа еще меньших масштабов — они бы все равно всколыхнулись.

Тенденция к улучшению же есть?

Если бы ее не было, мы бы с вами тут не сидели. В Украине была культура и до независимости, но она была частью империи. Была в Киеве прекрасная выставка, посвященная бойчукистам. От них почти ничего не осталось, потому что все, что они сделали — монументальная работа. До нас дошли лишь жалкие фотографии, графика, рисунки — и все это благодаря мужеству отдельных людей, которые спасали произведения в музеях от уничтожения советской властью. Вот так и сохранилось наследие бойчукистов.

Где у нас в каких коллекциях Василий Ермилов? Он весь в Москве.

В Национальном художественном музее.

Сколько его там? В 1993 году в Музее Людвига в Кельне я впервые увидел Ермилова в двух огромных выставочных залах, но не здесь.

Большая часть даже моих программных работ 1990-ых годов находится за рубежом, потому что здесь это вообще никому не нужно было.

Если писать историю современного искусства Украины, с какого момента надо начать?

Я думаю, с получения независимости.

То есть с 1991?

Да, а все, что было до этого — суммировать. Прекрасно, что выходят книги про шестидесятников, Ермилова, Малевича, бойчукистов, но вот на меня, например, эти художники никак не повлияли.

Вы часто говорите, что на вас повлиял Джакометти.

В первую очередь — Джорджо Моранди и Рембрандт ван Рейн. В более позднее время — рисунки Леонардо да Винчи.

Из Украины вообще никто? 

Практически никто, кроме моего учителя Виталия Николаевича Куликова. В первую очередь на меня повлияло западное европейское искусство, а с точки зрения формирования эстетики — Китай, книга «Ши-тао: трактат о живописи» с комментариями Елены Завадской.

Большинство китайских книг прикладные: как нарисовать лошадь, дерево или облака, а эта книга про тушь, кисть и единую черту. Она определяет глобальные вещи.

Европейская, западноевропейская культура, латиноамериканская литература 1970-60-ых годов и «Ши-тао» — главные вещи в моей жизни.

Артбуки «До По» и «Книга перемен» — естественное возвращение к Китаю.

Вы следите за тем, что происходит сейчас в искусстве Украины?

Да, конечно. Интереснее всего сейчас наблюдать за вашим поколением: Мария Ланько, Лиза Герман.

Не так много интересных художников, но появились вдруг очень интересные культурологи. В наше время все было с точностью наоборот: огромное количество художников и два человека, которые хоть как-то могли все переосмыслить.

Я с огромным уважением отношусь к Гамлету, Жанне Кадыровой, также мне нравится Леша Сай и Андрей Сагайдаковской.

А Р.Э.П?

Нет. Мне не нравится ни Р.Е.П, ни Коля Ридный по одной простой причине — зашкаливает идеология. Их искусство — чистая дидактика. Как искусство начинает только учить, оно теряет свои функции. Это все равно, что плавать на машине — она утонет рано или поздно. Но мне очень интересно творчество Лады Наконечной, Леси Хоменко, Жанны Кадыровой, Беллы Логачевой, хотя она не из Р.Э.П. В современном поколении женское участие намного сильнее и интереснее мужского — и это хорошо.

Прямая связь искусства с политикой мне не интересна. Если вы создаете что-то, посвященное политическому событию, связанному с большим количеством жертв, то интерес к вам оплачен реальными смертями. В противном случае — работа ни о чем не говорит. С моей точки зрения, это своеобразное паразитирование на реальных трагедиях.

То есть искусство и политика, по вашему мнению, не должны пересекаться?

Они не могут не пересекаться. Когда искусство напрямую цитирует политические слоганы, то это становится неинтересно. Начинается дидактика, что хорошо, а что плохо.

Мне кажется, искусство не политично, только если вы делаете его в стол… 

Естественно. Художник не может быть асоциальным: он ест, пьет и зарабатывает деньги.

«Тема места очень глобальна. И для Украины она очень важна именно потому, что должна сейчас занять какое-то место в нашей культурной истории, а мы пока не можем его осмыслить». Почему мы не можем его осмыслить? 

Потому что никто этим не занимается, место и культурную историю никто толком не осмысливает.

У нас есть художники, но нет критики и анализа?

Именно. Ваше поколение предпринимает первые серьезные попытки это изменить: Борис Филоненко, Мария Ланько и Лиза Герман, а многих я еще и не знаю. Та же «Палатка» — совсем другой подход к книге.

Мне всегда были интересны молодые люди, так как у них сформирован другой взгляд на жизнь. Я сейчас увлекся книгой Алессандро Барикко — «Варвары». Это эссе, попытка писателя осмыслить появление варваров и нового поколения. Барикко тонко подмечает вещи, которые я давно чувствовал. Точно такое же ощущение у меня было, когда я столкнулся с «эффектом присутствия» у Гумбрехта.

Мне кажется Филоненко написал один из лучших текстов о вас. Самая цитируемая фраза, где вы говорите, что «наконец прочитав Гумбрехта, поняли, что делаете».

Гумбрехт сформулировал «эффект присутствия». И я вдруг понял, что это именно то, что я никак не мог не то, что в один термин втиснуть, а даже многими предложениями не мог описать — ты заходишь, подходишь, и работа тебя захватывает.

В 1990-ые я всегда был сам по себе. Дружил с Сашей Гнилицким, Александром Ройтбурдом, бывал у Парижской коммуны, но стиль жизни у меня был другой. Кроме этого, я был старше их на 3-4 года, а когда вам 27 и 32  — эта разница чувствуется.

Их ирония без границ меня всегда настораживала. Когда ирония идет без границ, то меня это не устраивает. Такая позиция не дает мне ответов на мои вопросы.

Филонова (Павло Філонов — художник, один з лідерів російського авангарду; засновник, теоретик, практик і вчитель аналітичного мистецтва — унікального напряму живопису і графіки першої половини XX століття — ред.) спрашивали о взаимодействии формы и содержания — такой достаточно совковый вопрос. Он ответил, что работая с формой, вы работаете с содержанием, а работая с содержанием, вы работаете с формой. Других способов нет.

И вот тут я могу привести очень хороший пример: Диего Ривера и Фрида Кало. У Риверы смысл понятный — революция. У Фриды Кало — женская личная жизнь. И что нам сегодня интереснее? Это, кстати, к вопросу о прямой связи искусства и политики. Я уже не говорю о Матиссе — вокруг война, а у него нега, роскошь, покой и все.

Как вам кажется, что важно для современного куратора? 

Для куратора важно посмотреть и увидеть. Куратор должен видеть намного больше, чем может представить себе художник. Таких людей катастрофически мало.

 

 

#block-yui_3_17_2_1_1563910446309_52019 .sqs-gallery-block-grid .sqs-gallery-design-grid { margin-right: -20px; } #block-yui_3_17_2_1_1563910446309_52019 .sqs-gallery-block-grid .sqs-gallery-design-grid-slide .margin-wrapper { margin-right: 20px; margin-bottom: 20px; }

В чем заключается ваш риск в искусстве, и какую ответственность вы берете на себя?

Ответственность заключается в том, чтобы не обманывать ни себя, ни людей. Риск заключается в том, что ты можешь очень сильно ошибаться.

А вы сейчас уже можете понять — ошибались или нет? 

После 1993-го года нет, но про себя судить сложно.

Павел Маков — знаковая личность для украинского искусства. Почему так вышло? 

Мне так повезло — я просто рисую. Никогда ничего от жизни не ждал.

Я не знаю, что такое заниматься искусством: с утра могу косить траву, потом поехать на рынок, приехать к маме и привезти ей фруктов — и я не буду считать, что так ворую у себя время. Творчество — это такая же простая вещь, как и все остальное.

Вы уже сделали свою самую лучшую работу или она еще впереди?

Нет ее ни впереди, ни позади. Для меня очень ценно все, что уже сделано. У Моранди или Джакометти нет одной работы, от которой захватывает дух. Важен весь путь художника от начала и до конца.

У меня есть книга «Хроники утопии». Вы можете ее посмотреть, скачать в pdf, а я, когда ее делал, потратил полтора года жизни и нашел способ выпустить. 1990-ые годы будто провалились в сознании людей, а этой книгой я хотел сказать, что мы были.

Сейчас всех начинают вспоминать.

Наконец-то! Я был на выставке Олега Голосия в Мистецьком Арсенале — это жалкие крохи того, что осталось здесь. С нашим поколением у Украины появился огромный блок цельного искусства. До этого существовали отдельные созвездия: бойчукисты или Ермилов, Харьковская школу фотографии и т. д.

Именно 1990-ые — это полновесная часть украинского искусства и первое поколение художников. Музея современного искусства все так же нет, и где мы будем это все смотреть?

Текст: Настя Калита

Світлини: Поліна Карпова