Іван Світличний — художник і співзасновник онлайн-галереї Shukhliada. Іван був учасником українського павільйону на Венеційській бієнале 2017 року, чотири рази номінований на PinchukArtPrize, а у 2018 році лауреат Премії Малевича.

Настя Калита зустрілася з Іваном у його майстерні та поговорила про його методологію, яку роль відіграє глядач в роботах та Харків.

Ты тут спишь?

Мы все тут иногда спим.

Это только твоя мастерская?

Нет, наша вместе со SVITER art group. Сначала у нас было одно помещение, но потом мы разделили работу за компьютером, саунд-студию и производство на несколько пространств.

Я читала одно из самых обширных интервью с тобой, которая делала Галина Глеба. Она много внимания уделила звуку, а с чем ты еще работаешь, кроме звука?

Не имеет значения с чем работать. Звук, как и любой другой медиум — это инструмент. Изначально у меня есть видение конечного результата и идея, под них я подбираю решения. Иногда этот подход приводит к тому, что приходится изучать новые инструменты. Я не люблю передавать работу кому-то другому, если есть необходимость, например, в программинге — буду изучать коды. Но иногда приходиться обращаться к специалистам.

В каком году ты начал изучать программирование, технологии?

В 2009-м. Это был очень активный период: работа над персональной выставкой деревянной скульптуры — «Табурет, или Табурет», работа над инсталляцией «Заводские помещения», связанной с объектами и светом, и начало проекта аудиоскульптур «Резня о минимале». Тогда я и стал изучать аудиозапись и сведение. Когда я закрыл вопрос с аудиоскульптурами у меня появились новые вопросы, и, соответственно, новые инструменты.

Скульптура — это медиум, который будет возникать в твоей практике в разных формах?

Скульптура — очень емкий носитель информации, язык коммуникации со зрителем. И с этой позиции она бывает удобной для таких задач, как аудио, видео, графика или спектакль.

Как нужно готовиться ко встрече с твоими работами?

Поскольку за проектами стоит много бэкграундной подготовки — методик, изучение инструментов, то и от зрителя я ожидаю  встречных усилий. Только диалог будет продуктивным.

Что зритель должен знать о работе? Можешь рассказать на примере работы Script, которая была представлена в PinchukArtCentre.

Не самый удачный выбор работы, объясню почему. Во-первых, это первая часть проекта. Этап, представленный в PinchukArtCentre — это создание сценария для перфоманса. 91 день определенный алгоритм накапливал данные, обрабатывал на серверах и анализировал низкоуровневые протоколы. Из этого массива был создан  сценарий, который будет расшифрован, проработан с перформерами и продемонстрирован ими.

Работа не решала никаких внешних задач, в ней нет коммуникации со зрителем. Это процесс, который происходит сам в себе.

Тебе ближе, когда работа существует сама в себе?

Без разницы. Когда-то у меня была позиция, что искусство — это идеальная машина для формирования сознания и это большая ответственность. Поэтому все, кто этим занимаются, должны нести ответственность. Потом я понял, что никто никому ничего не должен. Я тоже. Искусство может быть довольно эгоистичным событием, посредством зрителя решающее свои персональные проблемы.

То есть, искусство ради искусства?

Нет, все равно происходит взаимодействие со зрителем, но нет обязательства, что искусство должно  решать проблемы человека. Искусство в любом случае будет резонировать. И разделять, что какое-то направление искусства формирует социальную позицию человека, а какое-то нет — это упрощение. Но важны форма диалога и его последствия.

Для тебя важно, чтобы люди взаимодействовали с твоими работами и думали?

Да, конечно.

Можешь выбрать работу, которую было бы более удачно разобрать?

Если вернуться к Script, то в итоге это будет работа про восприятие зрителя и коннект: насколько гибки возможности восприятия и понимания контекста. Тут мы можем говорить уже о гиперпогружении в визуальность.

А, например, в проекте «Период адаптации» взаимодействие со зрителем происходило в обратном направлении. Я изучал ошибки в среде и создавал условия/инструменты адаптивные к любым проблематикам. Наиболее интересной средой в этом случае был бы искусственный интеллект, но понятно, что у меня нет необходимых ресурсов. Поэтому я начал исследовать собственный мозг, задействовав контакты в харьковском Институте неврологии; вместе с сотрудниками института мы и провели это исследование.

Как подопытный, я выполнял различные нагрузки. И в итоге получил несколько электроэнцефалограмм расшифрованных учеными, полностью описывающих моё состояние — как фоновое так и во время проб. То есть  данные о среде, об ошибках в ней и их взаимодействии со средой. Все это я переложил в другую плоскость — искусство. И здесь, реализуясь посредством света, звука, алгоритма и объектов, среда взаимодействовала со зрителем. Зафиксированные во время физиологических проб ошибки я перевел в скульптуру. А свет и звук — и фон, и язык взаимодействия. Ситуацией управлял алгоритм, «понимая» количество зрителей, их перемещение в пространстве и т. д. И на базе всего этого пытался исказить восприятие скульптур с помощью света и звука: фактически самых активных инструментов манипуляции с вниманием. Таким образом, алгоритм для каждого зрителя отдельно изменял среду: для кого-то она была агрессивной, для кого-то медитативной. При этом посредством зрителей, «юзая» их как инструмент, среда исправляла свои внутренние ошибки, т. е. вела себя эгоистично.

Кажется, будто зрителя принуждают…

У зрителя всегда есть выбор — идти на выставку или не идти. При этом зритель должен отвыкать от потребительского отношения к искусству, искусство — это не зона комфорта. Хотя, любое прямое высказывание, каким бы оно ни было критичным и агрессивным, — комфортно. Но этот комфорт особенно манипулятивен и доминантен, то есть является бóльше принуждением. Вот мы и снова вернулись к ответственности художника через его высказывание.

В данном же проекте зачастую зритель и не понимал, что происходит. Насколько он задействован, являясь частью общей ситуации, единицей произведения.

А ты чувствуешь ответственность?

Конечно, чувствую. Когда-то сильнее, сейчас меньше.

Раньше это было некое понимание и апробирование инструментов, которыми я пользуюсь в общественном пространстве. Сейчас, это уже лежит вне поля внимания, как безусловность.

На тебя повлиял Харьков как на художника?

Он на всех, наверное, влияет. Это жесткий, торгашеский город, заставляющий всех выживать. Но при этом в Харькове всегда была мощная научная база. Харьков — академический центр. И каждые 10 лет там появляется много новых художников, музыкантов, писателей, и ощущение — вот-вот будет культурная революция. Но она никогда не происходит  — такая специфика города.

Чтобы быть художником, работать в художественной сфере в Харькове, надо прикладывать множество усилий просто для понимания того, что ты нужен.

А в Киеве нет?

В Киеве все более расслабленно. Ритм, конечно, несравнимо интенсивней, но совсем другие взаимоотношения и ориентиры. Как говорит Кохан: «Харьков кует характер». Там все происходит вопреки.

Если ты чего-то хочешь, то в итоге сам себе создаешь условия. Нет институции? Берешь помещение и делаешь институцию. Поддержку можно ожидать только от таких же энтузиастов, как и ты.

В интервью с Галиной Глебой ты завершаешь разговор предложением о новом проекте: «Проект, над которым я работаю в данный момент и буду работать в ближайшее время, можно описать, как погружение в гипервизуальность».

Сегодня мы уже проговорили первую часть этого проекта — Script.

Когда будет финал?

Сейчас я работаю над расшифровкой материалов, собранных во время реализации Script и подхожу к финальному этапу.

Когда проект был только задуман, я натолкнулся на множество ограничений технического характера. Например, понял, что мне нужен определенный и очень дорогой лазерный микроскоп. Но сравнительно недавно подобный микроскоп появился в Киеве.

Сколько этапов у создания этой работы?

Три. Первый — создание сценария, над вторым этапом я работаю прямо сейчас, и третий — делегированный перформанс. Предполагаю, что хореография будет очень сложной, поэтому нужны профессиональные исполнители.

Расскажи про микроскопы? Зачем они нужны?

У меня есть массив накопленных данных, в том числе в виде виртуального объекта, некого пространства, которое можно назвать скульптурой или архитектурной формой. К ней я могу обращаться как к хореографическому сценарию. А вот дальше, появляется необходимость в микроскопах.

Но не люблю сильно спойлерить.

Доступность зависит от того, что ты находишься в Украине?

Что касается технологий — да, но, с другой стороны, здесь находятся микробиологи, невропатологи и другие специалисты, с которыми мне нужно держать связь.

Как реагируют научные сотрудник, когда ты к ним приходишь и просишь поделиться данными или помочь в проекте?

Некоторые со стёбом, думают, что я прихожу поиграть, но многие наоборот — им интересно видеть то, чем они занимаются, но в совершенно другой форме.

Например, есть Даниэль, мой очень хороший друг. Кроме всего прочего, он высококлассный  программист, который всегда рад помочь. Его воодушевляет то, что обычный и простой для него инструмент используется и разворачивается  в совершенно другие опции.

Многим просто интересно, и они идут на встречу. Но с каждым  нужно проходить период «вхождения». Когда начинается общение с профессионалами, происходит  большая корректировка: я могу себе представить одно, а в итоге оно не реализуемо или реализуемо, но иначе. Всегда есть период поиска подхода.

В чем заключается художественная конечная цель?

Меня всегда интересует финальный результат и взаимодействие в его среде. Осознанность каждого шага и этапа внутри дороги к цели. Я не люблю делать что-то ради того, чтобы сделать. Если оно не оправдано конечной целью, то нет смысла это использовать.

Смысл превалирует над методами?

Смысл и формирует методы, подходы и инструменты. Видение конечного результата, цели формирует всё.

Расскажи больше о смыслах и темах, с которыми ты работаешь?

Чаще всего мне интереснее работать с восприятием зрителя и с практиками, с этим связанными. Это универсальная история, где заложена и передача, и обработка информации, и формирование мышления, сознания, и влияние на социальные позиции — для меня все это является смыслом, моментом общения между произведением и зрителем.

Это можно отнести к социально-критическому искусству?

Для меня нет такого разделения, оно примитивизирует ситуацию. Я не люблю бинарность.

С чего начинается создание проекта?

Иногда приходит образ. Я очень люблю, когда полностью сложенный проект возникает в голове из-за стечения многих обстоятельств.

Иногда цепочки умозаключений приводят к тому или иному осознанию определенных проблем, бывших в предыдущем проекте.

Как на тебя повлияла твоя семья?

Это можно объяснить на примере проекта «Субобраз», который стал переосмыслением собственной художественной практики через влияние семьи, учителей и окружения. Проект раскрывает  ситуацию как многомерный массив информации. Когда мне задали вопрос о том, что повлияло на меня, я долго думал.

И понял, что есть некие элементы — среда, гены, обучение, которые меня сформировали. Но ни в одном из этих элементов нет конкретики, доминанты: у меня всегда было несколько учителей, и каждый был важен, вокруг всегда была активная и разнородная художественная среда, сформированная семейным контекстом. Конечно же, повлияли гены. Но в целом, я всегда знал, чем буду заниматься.

С какого года?

С очень раннего возраста. Это одно из первых воспоминаний. При этом  в детстве  я не воспринимал художника  как отдельную личность. До какого-то времени не осознавал, что художники — это самостоятельные единицы. Художник  был неким сообществом, коллективной работой, жестом.

Можешь рассказать о самых ярких впечатлениях из своего детства?

Когда я первый раз встретился со скульптурой, мне было лет 9. Это было очень яркое впечатление, в тот момент я и решил, что буду заниматься скульптурой.

Скульптура интересна с точки зрения производства и творческого процесса: тебе нужно быть в концентрации на каждом этапе — состояние, в которое ты должен принудительно себя приводить.

Твоя мама — филологиня. Язык как-то отразился в твоей практике?

Форма как носитель информации более емкая, нежели три тома текста, описывающего эту форму.  Визуальная форма очень ускоряет взаимодействие со зрителем, поэтому чаще всего мне проще и интересней использовать инструмент формы, образа, жеста, аудио. Но сейчас я также склоняюсь к развернутым, текстуальным проектам.

Как ты думаешь, за что тебя запомнят?

Надеюсь, не за аудиоскульптуры.

Текст: Настя Калита

Світлини: Степан Назаров