Сложно себе представить более политическое пространство чем кухня. В условиях цензуры и запретов она всегда становилась местом, в котором можно было все — говорить и думать без оглядки на окружающих. Ведь в этом пространстве могли собраться только те, кому доверяли. В визуальном искусстве кухня также становится тем местом, через которое выражался протест или любое другое высказывание на острую социальную или политическую тему. Вспомните, например «Семиотику кухни» Марты Рослер (1975), в которой она перечисляет предметы на ее кухне. Это видеовысказывание вошло в историю феминистического искусства и видео-арта, став одним из канонических примеров.

Но я бы хотела обратить внимание на кухню как нечто объединяющее. Место, в котором способен происходить равный диалог и создаваться идея. Здесь понятие кухни может быть расширено до рамок всей квартиры, а стены такого пространства уже не являются личными рамками, они становятся сродни галерейных стен. Проект, о котором я бы хотела рассказать в этом контексте, был создан под кураторством Антона Варги, Анатолия Татаренко, Стаса Туриньі, Дениса Бекетова и Томаша Гажлински «ІО Імовірність» и был проведен им зимой 2012–2013 годов. Идея проекта заключалась в том, что каждые 24 часа на протяжении 89 дней зимы менялась экспозиция. Это был непрерывный поток диалогов, бесед, обмена идеями и информацией, сопряженный со спорами об искусстве и самим искусством. Буквально недавно похожий опыт провели молодые авторы из Львова, где они каждый декабрьский день 2019 года меняли экспозицию на своей кухне, соответственно провели 31 выставку. Этот эксперимент получил название Kitchen Wall Gallery и соответственный аккаунт в инстаграм.

В обоих случаях кухня — это тоже место политического высказывания, но в данных условиях не протеста против неравенства, репрессий или политических несвобод. В условиях неразвитой инфраструктуры современного искусства, отсутствия галерей, музеев, очень редкой критики медиа и существования сообществ, которые часто между собой не пересекаются, кухня стала единственным пространством, в которой бытует тотальная свобода высказывания и возможность любого художественного проявления. Тот факт, что два разных, но очень похожих проекта произошли в одном городе с разницей в семь лет говорит лишь о том, что по сути ничего не поменялось — существуют все те же проблемы, все такая же неразвитая инфраструктура, все такие же ограниченные возможности, но все такое же сильно желание выстроить среду, в которой ты можешь развиваться и обмениваться идеями.

Я могу ошибаться, сказав, что для Львова (а может и для всего региона) формат разговоров об искусстве — это одна из форм этого искусства. Можно много шутить о том, как тепло и дружественно в городе принимают гостей и как часто пьют с ними кофе и вино, беседуя о литературе, искусстве и философии. О первом снеге, о весне, о музыке, о памяти, о хрупкости, о времени, о процессуальности. В таких условиях жизнь — это постоянный бытовой перформанс, непрекращаемое художественное действие, основанное на близости — о тех людях, которые окружают, о тех событиях, которые происходят и о тех обстоятельствах, в которые попадает художник/художница. И не важно есть ли вокруг галереи, есть ли музеи — сам город с его улочками, дворами и квартирами становятся местами высказываний. Используя метафору кухни, можно сказать — что и лавочки, и подворотни в таких условиях становятся этой кухней. В этом есть нечто субкультурное, где язык этого искусства и само высказывание будет в большей степени понятно только окружению, тем кто посвящен в тему и/или обстоятельства.

Такое искусство часто эфемерно, оно живет здесь и сейчас, в рассказах и пересказах, в полете мысли, в моменте встречи и расставания. Оно часто поэтичное, эмоциональное, трогательное, интимное. И поэтому не направлено на широкого зрителя — оно направлено на то самое узкое, но близкое сообщество, способное поддержать, принять и оценить.

Как говорил Юрий Соколов: «Были такие друзья, были такие возможности: сама эта квартира, этот подвал, это чердак — это есть часть жизни и всех увлечений. Даже выставки не были важными — важно было собраться и бухнуть! Но не бухнуть в смысле “выпить на лавочке”, а поговорить, пообщаться, угоститься… И площадь позволяет: человек живет, ему его площадь позволяет кого-то принять. И здесь не только желание человека необходимо — определенная доброта — но и тусовочность в каком-то высоком смысле. Тусовка как стиль жизни, как вид деятельности». Как потом пишет Наталья Космолинская, попытка Соколова зафиксировать это «состояние тусовки» в концептуальном проекте «Седьмая львовская академия искусств и литературы имени Майка Йогансена» (1995–1999) осталась на стадии черновиков. Но возможно и эта незаконченность — является еще одной чертой такого искусства. Не все разговоры могут быть окончены, не все мысли могут быть сформированы до конца, не все слова сказаны. По крайней мере вовремя. Об этой неоконченности и завершенности можно судить уже в самом конце, тогда когда практика художника будет сформирована, завершена и очерчена.

Проект «ІО Імовірність» — тоже о сосуществовании, о том как вместе пережить зиму и о том, как можно разделить один опыт на всех. В своем интервью Антон Варга вспомнил фразу, которую он написал в один из дней: запомнил ли бы он этот день, если б не описал его на стене? Этот вопрос поиска, документации сегодня становится таким же актуальным. В условиях текучей современности (термин Зигмунда Баумана) подобная форма разговоров и обменов становится чем-то конкретным, тем за что можно зацепиться, что может поддержать, зафиксировать момент. Бауман обращается к времени неопределенному и текучему. Среди тех особенностей жизни человека, которые выделяет Бауман — индивидуальность и сообщество. Но как если не сегодня это время еще более неопределенно — во время самоизоляции и перманентного ожидания и постоянной вероятности происходящего, оно становится еще более неуловимым и хрупким. Связи с другими людьми становятся важными и основополагающими. А желание «плеча» сообщества, возможности оказаться с ним в пределах одной кухни — еще более острым. В таких условиях именно кухня в самом широком смысле становится самой жизнеспособной художественной институцией.