Международный арт-фестиваль «Maiden Tower. To be a woman», организованный в Баку делегацией Европейского Союза, заострил сразу несколько социальных вопросов, и не только относительно прав женщин. 

Куратором фестиваля выступила мэтресса азербайджанского искусства Сабина Шихлинская, в художественной и кураторской практике которой темы гендерного равенства, переосмысления национального художественного наследия и работа с ландшафтом являются ключевыми. Ее живописные работы 1980–90-х, исследовавшие женскую телесность, находятся в Третьяковской галерее и других музейных собраниях. Она провела серию ленд-арт-симпозиумов, в 2007-м как куратор первого павильона Азербайджана на Венецианской биеннале представила глитч-ковры Фаига Ахмеда, произведшие фурор в мировой модной и арт-среде. 

В 2009-м провела в Баку международный форум современного искусства «Девичья башня. Быть женщиной», который в более широком формате повторился спустя 10 лет. В 2019-м он включил в себя конференцию, несколько выставок, артист-токи, вечер визуальной поэзии.

«Девичья башня» — один из символов Азербайджана. Легенда, трактующая название урбанонима, повествует о дочери шаха, сбросившейся с башенной стены из-за невозможности выйти за любимого. Она настолько вжилась в народный менталитет, что подавленные патриархальными запретами женщины неоднократно использовали архитектурный памятник, чтобы повторить способ самоубийства принцессы. Для Шихлинской важно опровергнуть предание: «Башня называется Девичьей — и это подтверждают все историки — только благодаря своему уникальному расположению. Раньше о стены этой башни билось Каспийское море, а с другой стороны ее окружал Старый город с двумя рядами крепостных стен, которые не позволяли ее захватить. Отсюда и название Девичья — то есть, незахваченная, девственная. В этом заключен совершенно иной смысл, нежели в легенде о слабых представительницах женского пола».

Утверждение о подавленности женщины в исламском обществе, насаждаемое либеральными массмедиа в качестве аксиомы, действительно требует корректировки. «Америка, феминизм которой с годами становится все более догматичным и агрессивным, а терпимость к наличествующему разнообразию мира неуклонно снижается, была определенным образом запрограммирована на конфликт с арабским миром или, обобщая, с частью мусульманского мира, семейные структуры которого схожи с семейными структурами мира арабского», — подчеркивает французский антрополог Эмманюэль Тодд. И отмечает, что существуют примеры исламизированных народов и государств, где статус женщины высок. 

«Я нисколько не преувеличу, если скажу, что с древних времен женщине на Кавказе отводилась очень важная роль. Исследуя образ жизни древних людей, ученые обнаружили, что во время пребывания мужчин на охоте, женщины не только сохраняли очаг в пещере, но и занимались творчеством. Именно представители прекрасного пола стали первыми художниками, оставившими изображения на скалах Гобустана, которые сохранились на тысячелетия. И это только один из примеров, которые можно привести. Показать истинную силу женщин в противовес стереотипам о ее слабости и стало моей основной целью в реализации проекта «Девичья башня. Быть женщиной», — разъясняет Сабина Шихлинская. Веса ее словам придает тот факт, что в 1918-м Азербайджан стал первой мусульманской страной, предоставившей женщинам избирательное право. Опередив и многие страны Европы: Нидерланды на год, Украину на 2, Францию на 26, Швейцарию на 53.

На конференции в центре современного искусства YARAT обсуждалась феминистическая повестка в культуре и обществе, ситуация с современным искусством на постсоветском пространстве и в регионе Кавказа. Польская арт-продюсер Анна Смолак, известная в Украине как первый приглашенный куратор PinchukArtCtntre и куратор самой убедительной на сегодняшний день из выставок «Future Generation Art Prize» (2017), подчеркнула необходимость смены языка полемики с ультимативного на человечный. Назвав доклад «Кухонные истории», она пояснила: «Кухня обозначает уязвимое психологическое пространство, за кулисами, где допускается разная лексика и способы сосуществования. Кроме того, кухня отвечает за патриархальные системы и иерархии, а также за различные формы насилия (бытовые, экономические). Я хотела бы предложить взглянуть на «кухонные истории» как на те, что способны дать альтернативы и новые формы сопротивления доминирующим нарративам. Феминистское мышление как ориентир для моей кураторской практики означает: неиерархический, жизненный опыт против академического дискурса, интерсекциональность, практика заботы, солидарность, инклюзивность». Напоминая о кухонном общении Анны Ахматовой и Лидии Чуковской, когда, обманывая прослушку, поэтесса говорила на отвлеченные темы, а в это время писала на клочке бумаги стихотворение, которое подруга должна была запомнить и тут же бумагу сжечь, Смолак обозначает дружбу, как форму сопротивления. То, как феминистское мышление может способствовать устранению границ и социальным изменениям на структурном уровне, куратор иллюстрирует Кодексом практики феминистических институций. «Он основан на важности атрибутов феминистской теории об уходе (за детьми, престарелыми, больными и инвалидами) и других видах деятельности, не поддающихся монетизации, но имеющих решающее значение для благополучия общества», — отметила докладчица. Действенность практики солидарности Анна Смолак проиллюстрировала «Бананвой революцией» — историей с фотографией польской художницы Наталии ЛЛ «Потребительское искусство»: «Несколько месяцев назад Национальный музей в Варшаве объявил об изъятии из экспозиции этой работы, изображающей голую женщину, которая ест банан. Директор музея объяснил в СМИ, что он “против показа работ, которые могут раздражать чувствительных молодых людей”. Решение вызвало массовую реакцию. Люди собрались перед музеем, демонстративно поедая бананы, публиковали подобные фотографии в соцсетях. Результатом стало возвращение работы в коллекцию».

Я в своем докладе обратился к художественному методу и личностной позиции Влады Ралко. В интервью о феминистическом дискурсе она говорит: «В современном искусстве уделяется много внимания гендерному равенству и балансу, но возникает ощущение, что причина и следствие в этих вопросах меняются местами. Вместо институтов просвещения, где может постоянно получать новое развитие критическая мысль о роли механизмов действия Обычая в обществе, идея гендерного баланса подменяется статистическими отчетами о достаточном или недостаточном количестве женщин в составе определенных институтов влияния. Когда во время представления политика, художницы, писательницы, ученой делается акцент на том, что она женщина, я немедленно ощущаю проявление острой дискриминации. (…) Я вижу в подобной дискриминационной оптике не феминистскую, но общую проблему, лежащую в особенностях действия репрессивного механизма системы, когда мужчина и женщина были затиснуты в тиски определенных социальных ролей. Более того, проблема выходила за рамки принудительных гендерных предназначений — слабый или странный человек, который был «не таким, как надо», предавался разной силы остракизму независимо от пола».

Комментарий Влады Ралко к ее серии «Моя работа меня делает», созданной в рамках моего кураторского проекта Exodus, продолжает гуманистический анализ: «Работа и церковь создают для тела определенный регламент, структурируют его, — органы тела получают назначение. В случае, когда Обычай сохраняет свою влиятельность, простая физическая работа также практически сакрализируется. Происходит как бы “естественное” распределение ролей — мужчина автоматически главенствует над женщиной только потому, что он сильнее физически, здоровый человек выживает, а слабый погибает. Работа поглощает сексуальность, движения механизируются и упорядочиваются. Воля и эксперимент заслоняются опытом. Примитивный быт берет человека в заложники, заключает его в тюрьму труда». 

В сепаратизме женского, его конъюнктурной акцентуации Ралко видит самоэкзотизацию: «Женская оптика, как и любой другой опыт, не является для меня отдельным достижением. Я понимаю женский взгляд как проявление инаковости, благодаря которой она способна заметить что-то особенно важное и путем изучения и осознания собственного уникального опыта выйти за грани проживания своей “женской доли”. Но часто сталкиваюсь с женщинами-художницами, готовыми разве что рассматривать собственную вагину в зеркале».

Феминистическую оптику как инструмент гуманистического исследования продемонстрировала в Баку и австрийская художница Барбара Штурм. В проекте 8-ми соло-интервенций «Быть женщиной» в МоМА Баку она представила постеры, выклеенные на стены, как обои с монохромными орнаментами, привлекательными и современными. Они воспроизводят две графические работы из серии рисунков Штурм, визуализирующих человека в социальном контексте. «Я центр мира» изображает людей в виде биологических клеток. Подобно клетке, человек ощущает себя центром мира, пытается давить и сжимать окружающих, но никогда не прорывается за свои границы. «Я больше / я меньше» — о взаимодействии социальных сообществ. «Как личности мы неизбежно являемся частью групп, больших или меньших количественно. Наше эго может раствориться в толпе, но все же оставаться в одиночестве!», — говорит художница.

Молдавская художница Татьяна Федорова развернула свой мультимедийный проект «Новая женщина», посвященный мутации, на которую оказалась обречена советская женщина-работница в годы развала СССР и дикого капитализма. Инсталляцию из советских журналов, текстиля, арт-буков, фотографий и рисунков, фиксирующих женщин, проживших этот период, в их естественной бытовой среде, Федорова сопроводила перфомансом: сидя на полу она писала на туалетной бумаге. «Я не туалетная бумага», — грубая и доступная передача самоощущения пожилой постсоветской женщины.

Грузинская группа «Bouillon», прозвучавшая в 2013-м на Венецианской биеннале перфомансом «Аэробика», соединившим церемониальные движения из различных религиозных практик, в Баку экспонировала три деликатные инсталляции о судьбах конкретных женщин, вплетенных в судьбу народа. В первой — блуза, созданная по эскизу из дневника 1913 г. выпускницы женской школы в Гори, символизирует процессы женской самоорганизации и саморазвития в Грузии начала ХХ в. Вторая — видеоинсталляция, посвященная легендарной спортсменке и женщине-воину XVIII в. Ане-Баджи. В третьей — ткань из вощеного ситца со старинными надписями, наследство женщины из царского рода Багратиони. На ткани перечисляются земли, принадлежавшие ей. В советские годы семья была поражена в правах за непролетарское происхождение. Земли конфисковали, а свитки пришлось вываривать, чтобы убрать с них воск и сшить одежду. Внучка их владелицы Лия говорит: «Сегодня, когда я вижу, как индустрия моды продает свой продукт по астрономической цене, я вспоминаю историю сшитой моей бабушкой одежды. Думаю, ее невозможно переоценить: бабушка заплатила за нее всей свой землей».

Горячую дискуссию в азербайджанском обществе вызвал проект «Kombinat Urban Art Show» на Художественно-производственном комбинате Союза художников. В советские годы это многофункциональное пространство занимали цеха по производству искусства под госзаказ, в первую очередь — монументального. Сегодня там остались скульптурные мастерские, часть помещений арендована частными фирмами, часть пребывает в запустении. Граффити и мурали — новое явление для Баку, самовольное их создание, как и во многих странах, здесь преследуется законом, как вандализм. Но в этот раз стены зданий комбината были предоставлены художникам из Азербайджана, Грузии, Швеции, Нидерландов для воплощения их видения гендерного равенства и положения женщины. 

Результат высветил дилемму, хорошо знакомую украинским горожанам: между правом художника на самовыражение и восприятием массового зрителя. Стрит-арт вырастает из социального протеста, желания нарушать правила, заострять внимание людей, идущих по городу, на его проблемах и язвах. Граффити — индивидуальный порыв прокричать о своем существовании и том, что тебя волнует. Мураль возникает в латиноамериканском левом искусстве из антикапиталистической, революционной идеологии. Ничто из этого не является комфортным для сегодняшнего обывателя, как и для властей, заинтересованных в его спокойствии. Они желают веселых картинок, заполнивших в последние годы стены строений в Киеве, Одессе и других городах Украины. Подобным хипстерским декорированием, интересничаньем, ориентированным на «всем понравиться», оказалось и большинство работ «Kombinat Urban Art Show».

Среди художников, заставивших задуматься — райтер из Грузии Саломея Бауэр, высказавшаяся на тему новой мировой волны ханжества, цензурирующего женскую обнаженность. Азербайджанец Бутунай Хагвердиев, в мурали создавший архитектурную иллюзию, отсылающую к излишествами дореволюционной, сталинской и современной застройки Баку. И одновременно иронизирующую над художественной иносказательностью, завуалированностью в изображении и восприятии вагины. Мураль же шведской звезды райтинга Каролины Фалкольт спровоцировала скандал и цензуру. Для известной под псевдонимом Blue стрит-артистки подобная ситуация не нова. Именно она — автор изображения розового пениса размером в четыре этажа на стене дома на Манхеттене, в 2018-м зарисованного по требованиям местных жителей. Художница отреагировала тогда философски, заявив, что искусство — «одно из последних мест, где мы можем быть по-настоящему свободными в обсуждении сложных тем». 

В Баку Фалкольт создала 16-тиметровую вызывающую и завораживающую мураль «Трансгендер». Вскоре работа была частично закрашена по требованиям возмущенной общественности: «Нашу публику жизнь к подобным поворотам судьбы не готовила». Сабина Шихлинская комментрует: «По всем международным регуляциям стрит-арт фестивалей, изображения украшают стены только в дни самого фестиваля, после чего их замазывают и город принимает свой привычный облик. Однако работа Каролины не дожила даже до завершения фестиваля. Буквально на третий день жители микрорайона, на окна которых по несчастью выходила стена с трансгендером, подняли бурю негодования, пожаловались в полицию и получили разрешение в срочном порядке ликвидировать это творение. Проблема в том, что произошло это в довольно смешном формате, потому что раздражающее их изображение не просто было закрашено каким-то нейтральным цветом, а собственноручно «одето» самими жителями в нелепое платье, что напоминало, скорее, некую акцию вандализма».

Вандализм — ситуация, на которую стрит-арт в принципе обречен. Здесь невозможно установить правила, не противоречащие принципу свободы самовыражения. В Киеве показательны ситуации с забросанной пакетами с краской муралью-потретом гетмана Павла Скоропадского или исписанной антипольскими и антигреко-католическими лозунгами муралью-портетом папы Иоанна Павла II. И в этой тенденции нет ничего печального. Уличное художественное высказывание не может претендовать ни на истину, ни на вечность. В изрядной степени оно остается перфомансом, существование которого ограничено во времени. Но не воздействие, ведь остается документация.