Олексій Биков — архітектор і художник; соавтор книги Soviet Modernism. Brutalism. Post-modernism. Buildings and Projects in Ukraine 1960–1990 та головний редактор архітектурного номеру видання «5.6».

Настя Калита та Катерина Яковленко зустрілися з Олексієм Бикови біля метро «Печерська», звідки вона пішли на екскурсію по трьом важливим для Бикова місцям. Під час подорожі авторки поговорили з Олексієм про модернізм, Флоріана Юр’єва та чи існує «поганий» архітектурний стиль.

Крыша дома Алексея Быкова на Печерске, бул. Леси Украинки

Как давно ты начал заниматься архивацией?

Как только начал общаться c архитекторами старшего поколения — где-то в 2012-м году.

(Переключается на рассказ о другом проекте).

У меня на балконе проект, который я представлял с ДЕ НЕ ДЕ на фестивале «Конструкция» в Днепре в 2018-м году. Это мой вариант новой жизни памятника Ленину в Киеве. Воплощение в жизнь проекта Сергея Курехина «Ленин — гриб». В пьедестале памятника Ленину есть все составляющие гриба, нам остается только добавить шляпку и «Ленин — гриб» готов!

То, что ты архивируешь — так ты идешь к созданию музея архитектуры? 

Музей архитектуры в Украине —  мне кажется важным в повестке дня, потому что чем дольше его нет, тем меньше у нас шансов сохранить свою память, особенно наследие 20-го века, которое стремительно исчезает и перестраивается на наших глазах.

Музей архитектуры — вопрос места (локации) и финансирования (бюджета). Я пока что собираю материал — все, что могу и успеваю сохранить. В принципе, музей архитектуры Украины уже существует, если собрать архивы нескольких институций — Архитектурно-сторительной библиотеки им. В. Г. Заболотного, архив Софии Киевской, частные архивы. Но в большей степени это графический материал, а в музее должны быть и объемные экспонаты в том числе: макеты, мебель, элементы декора. Для этого нужно не только место, но и определенные условия микроклимата, постоянного контроля, реставрации. Кроме того музей — это институция, в которой кроме архивации должны быть и другие функции: научно-исследовательская, просветительская и так далее.

Кстати, в Софии Киевской, как одной из правоприемниц расформированной Академии архитектуры УССР, раньше был отдел, который так и назывался «Музей архитектуры», но он не был фактически музеем, а организовывал выставки и торжественные события.

Так что идея музея — актуальный вопрос в Украине.

(Поднимаемся на крышу дома, где живет Быков).

На Печерске особая концентрация высотных, точечных домов-карандашей.

Да, в принципе это правильно и логично, потому что это верхняя точка города, и, следуя всем правилам новые строения, дома должны расти дальше вверх.

Почему мы именно на этой крыше? 

Я здесь живу и наблюдаю за этим видом из окна уже около 10-ті лет (конкретно за двумя высотными жилыми домами (архитекторы Владимир Шевченко, Наталья Шевченко, Дмитрий Смирный 1998–2000 годов). В студенческие годы мы пренебрежительно относились к архитектуре 1990-х и начала 2000-х, считали ее не заслуживающей нашего внимания. Но долгое время наблюдая за ней, мое отношение к ней изменилось. Во-первых, я начал ее вообще воспринимать, во-вторых, я все больше и больше стал замечать ее вокруг, а в-третьих, я в нее влюбился, чего и вам желаю!

Подобные объекты — прекрасные примеры для наблюдения за течением времени в архитектуре, и понимания того, что каждый этап развития истории одинаково важен.

Например, возвращаясь к этим башням, можно сказать что в них прослеживается преемственность советской школы, ее переход на новые стилистические и финансово-политические рельсы. Также в них очевидно присутствие архитектора, конкретно в решении многих узлов и деталей (чего уже гораздо меньше в архитектуре 2000-х). Кроме того, они работают в этом месте как часть градостроительного ансамбля, своего рода пропилеи (ворота) в верхний город. Кстати, у этого объекта тоже есть своя легенда. Согласно ей, после строительства к одной из башен был пристроен лифт для верхнего пентхауса. После этого хозяин выплачивал компенсацию всем соседям снизу, у которых в окнах появились металлические опоры новой конструкции. Но на самом деле, лифт был запроектирован изначально, потому что наверху планировался ресторан. Для прохождения всех инстанций, разрешивших осуществить эту идею, понадобилось много времени, индивидуальных решений и больших капиталовложений. Но ресторан там так и не появился. Сейчас этот пентхаус принадлежит украинской политкине, но она тоже не спешит открывать ресторан.

Получается, что архитектура 1990-х достаточно закапсулирована во времени. Если, например, советская архитектура в разные периоды была разной, то в 1990-е, все происходило очень быстро и сразу. Поэтому, наверное, складывается мнение, что это дикий эклектичный период с «золотыми»…

Да. Вообще архитектура 1990-х настолько ж была мимолетна, как и сами 1990-е. Очень сложно проследить появление этой архитектуры и ее трансформацию.

И все это еще выполнено из дешевых материалов…

Не всегда дешевых.

Во-первых, архитектура 1990-х стилистически продиктована архитекторами, которые все, по большому счету, были советскими. Это поколение, которое было тогда в расцвете сил. Они выросли и получили архитектурное образование в Советском Союзе. К началу развала СССР они уже насытились и устали от будней работы в проектных институтах, от всех бюрократических и политических преград… Новое время гнало вперед… И в 1990-е они освободились от рамок типового и стандартизированного, дорвались до новых форм и композиций. Каждый сделал свою ТАМ (Творческая архитектурная мастерская) и стал частным предпринимателем. И это абсолютно логично и типично для того времени. И, кстати, очень романтично, как и все 1990-е. Но общую идею, путь развития нового времени они не сформулировали.

В 1990-е появились большие деньги, сосредоточенные в определенных руках. Стена рухнула — появилось много новых возможностей. Началась новая погоня. Украинская архитектура вообще все время гонится, она хочет догнать мировой опыт. Но это, по-моему, утопия и пустая трата времени.

Кроме того, нужно понимать, что архитектура рубежа 1990-х–2000-х это архитектура, сфомированная возможностями программы ArchiCad. Так что полноценная жизнь в виртуальной реальности началась уже давно.

А есть стандартная формула, как отличить хорошую архитектуру от плохой? 

Я бы не делил архитектуру на плохую и хорошую. Но для истории катализатором качества архитектуры отлично служит время.

Но плохая архитектура это, наверное, тоже хорошо.

Конечно! Чем хуже — тем лучше! И Украина тут один из мировых лидеров! Если ездят в современную Голландию, Германию или Японию, чтобы посмотреть, как нужно строить, то к нам нужно ездить, чтобы показывать, как не нужно строить. И этим нам тоже стоит гордиться!

Если подытожить, крыша — место, откуда ты созерцаешь архитектурные стили разных времен.

Мне кажется любая крыша — хорошее место для созерцания и наблюдения за миром.

Расскажи о местах, в которые мы сегодня отправимся. 

Мы прогуляемся к тому, что осталось от бывшего трамплина, рядом с которым находится судейская будка (есть такое предположение, потому что точно никто не знает) над Олимпийским стадионом. Трамплин демонтировали в 2004-м году. Вокруг него также много легенд, связанных с его печальной судьбой, но старожилы утверждают, что до распада СССР с трамплина прыгали и зимой и летом. А во времена независимости он стал идеальным местом для свиданий и выпиваний.

Стадион УТК им. Банникова

Расскажи о второй локации — стадион УТК им. Банникова

Здесь проходят молодежные чемпионаты по футболу, иногда играют команды высших лиг, проводятся различные тренировочные процессы. Это место — одно из последних зеленых уголков в этом районе. Он меня всегда эмоционально успокаивает. Утром здесь можно наблюдать классную субкультуру дедушек и бабушек, которые приходят сюда на зарядку.

(Показывает судейскую будку прыжков с трамплина, от которой остались бетонное основание и сгоревшие деревянные стены)

Вот это, на мой взгляд, одна из возможных локаций будущего музея архитектуры, своего рода выставочный павильон музея. Кстати, Саша Бурлака (украинский архитектор — прим. ред.) делал здесь секретный музей модернизма, один из первых проектов в Украине, касательно совмода. А открыл это место Алексей Радинский. Так что, место «намолено»!

Долгое время вход в будку был заварен, лет 5 назад ограждение сломали. Днем там начала тусоваться  молодежь, вечером место стало ночлежкой для бомжей. Будка горела раза три, и я решил сам еще раз заварить вход в нее. Но и мою конструкцию сломали. Народная тропа к ней не зарастает. Я хотел бы вас сейчас повести наверх, оттуда открывается традиционно очаровывающий вид на Киев. Но кто-то снова заварил вход.

Не мало ли места для музея архитектуры?

Для временных экспозиций достаточно. Сама будка, на мой взгляд, уже экспонат музея архитектуры, но на данный момент находиться в ней сейчас совсем небезопасно. Кроме того, в связи с тем, что она стоит на крутом склоне, она понемногу уходит вниз.

Я пробовал узнать, кому она вообще принадлежит, но все окружающие ее организации отвечали, что она не принадлежит их ведомствам. Владельцы, отзовитесь, помогите спасти еще один непризнанный памятник украинской архитектуры.

К вопросу о сохранении памяти. Флориан Юрьеве (1929, Иркутск — украинский архитектор, художник, композитор, автор теории о светомузыке — прим. ред.), наверное, важный человек в твоей жизни? Можешь рассказать больше о его влиянии. Как вообще завязалась ваша история? Расскажи о фильмах, которые вы снимаете?

История наших дружественных отношений началась после его творческого вечера в «Тарелке» во время киевской биеннале современного искусства два года назад. Я был ведущим вечера. Сначала я туда категорически не хотел идти, но Леша Радинский имеет удивительное свойство уговаривания. И он меня и в этот раз уговорил. Я пришел. Ну творческий вечер, ну в «Тарелке», ну Юрьев. И вот мы смотрим, начинает зал набиваться людьми. Набиваться-набиваться-набиваться. И уже все сидят друг у друга на головах. И все как будто ждут чего-то очень важного, таинственного…

Вечер был посвящен тому, что мы хотели подвергнуть гласности проект возможного сноса или разрушения «Тарелки» новым торговым комплексом. Потому что тогда ни заказчики, ни архитекторы не показывали этот проект. Никто не знал, что происходит. В конце вечера все готовы были подняться и идти по улицам с транспарантами слов Флориана: «Не реконструкция, а реставрация». На следующее утро я получил рекордное количество писем и сообщений с поддержкой, благодарностью, готовностью всячески помочь общему делу спасения «Тарелки». Была масса каких-то писем, комментариев, предлагали помощь. В общем, общественность поднялась на дыбы. И нам ничего другого не оставалось, как придать этому какую-то форму. Так появился проект #SaveKyivModernism. Мы группой активистов начали собираться, обсуждать возможные действия.

«Мы» — это кто?

«Мы» — это «свидетели» Флориана. Сам Юрьев после начала этой кампании воспрял, ведь до этого момента он вообще забыл, что он еще и архитектор. Потому что считал себя больше художником, скрипичных дел мастером. Язык цветомузыки — его гораздо больше интересовало. А архитектура для него больше была в прошлом. Но тут он был приятно удивлен и мы продолжили с ним работать, выходили на заказчика. У нас было несколько встреч. И вот так вот мы постоянно что-то пытались делать. Выходили также на Министра образования, именно в этом ведомстве находится «Тарелка». Сделали выставку в Киеве, в Польше, потом еще одну в Национальном художественном музее Украины. Под его руководством создали проект возможной реставрации «Тарелки».

Но это все хронология, а если говорить о личностном влиянии?

Общаемся мы довольно часто. Для меня общение с ним это интересный опыт причастности к гению (хотя я не люблю использовать это слово и сам он тоже злится когда его так называют), к очень образованному, нестандартному и очень важному человеку в истории искусства Украины. Общение с ним — одно из украшений моей жизни.

Какая у вас тогда была конечная цель?

На момент начала кампании целью было привлечение внимания общественности и сохранение «Тарелки».

Ее же обещали сохранить, но в каком-то своем отвратительном виде…

Никто до сих пор до конца не знает, что планирует застройщик на самом деле. Если они хотят сделать вход под «Тарелкой» в торговый центр, то это тоже ее уничтожение. Не физическое, но другого плана. Такого тоже делать нельзя. Кроме того, как они ее сохраняют? Как они ее будут реставрировать? Что будет внутри? Какая будет функция, как это будет сделано? Все это непонятно.

А есть в Киеве какое-то архитектурное место, которое находится на грани катастрофы? 

Весь город находится в аварийном состоянии в ожидании катастрофы.

Ты говорил про «Тарелку» и реставрацию. Как вообще реставрировать модернизм?

Реставрировать модернизм — это один из самых перспективных архитектурных кейсов наших дней. Как минимум потому, что до этого никто этим не занимался и не знает даже с чего начинать. Эта архитектура пришла в упадок только сейчас. Если есть уже практический опыт реставрации памятников архитектуры 18-19-го веков, то в отношении модернизма нет никакой научной и практической базы. Поэтому для того, чтобы реставрировать эти объекты,  правильно было бы создавать «живые лаборатории». Например, самое примитивное — это замена окон. Их можно сохранять стилистически, цветовую гамму и материалы, но их можно совершенствовать технологически. Или вопрос энергоснабжения и жизнеобеспечения всех зданий. Им тоже необходима модернизация. Потому что, в Советском Союзе денег на отопление не считали, и принцип системы отопления был не самым энергоэффективным. Сейчас нужно все модернизировать. Но не таким образом, как, например, корпуса университета им. Шевченко, когда просто наклеили сверху минеральную вату не снимая даже кондиционеры. Начинать подобные проекты — это прекрасный повод встретиться и поговорить всем компетентным в этом вопросе специалистам. Например, когда мы делали с Юрьевым проект по реставрации «Тарелки», в нем принимало участие очень много людей различных профессий. Все, кто готов был откликнуться. Исключительно, чтобы сохранить что-то старое, создав что-то новое.

Что значит «живые лаборатории»?

Ну вот, к примеру, у нас есть «Тарелка» и на ее примере мы разрабатываем проект. Это один из лучших примеров такого наследия. Тоже самое с проектом мозаик на Речном вокзале, инициированное групой ДЕ-НЕ-ДЕ: как реставрировать эти мозаики, как воссоздать производство плит, как воссоздать эти клеи. Да и вообще, их реставрировать или их законсервировать?

Или уничтожить?

Я тебе уничтожу!

Стоит ли в таком случае предоставлять таким зданиям особый статус, исторический? Поможет ли это?

Ну это даже не вопрос — это обязательная процедура. Но в нашей стране на данном этапе это крайне сложно, и даже наличие статуса ничего не гарантирует.

Возвращаясь к вопросу влияния Флориана Юрьева. Почему вы решили снимать два фильма?

Один фильм снимает Леша Радинский. Этот фильм исключительно о Флориане и «Тарелке». В нем, по моему мнению, я играю роль микрофона Юрьева. Он через меня говорит с вами, его свидетелями.

Второй фильм я снимаю с ESSE Production с режиссерами Романом Бондарчуком, Вадимом Ильковым и продюсером Олей Бесхмельнициной. Этот фильм уже не о конкретном архитекторе, а о поколениях, не о конкретном объекте, а о городе.

В свое время я делал проект дизайна офиса ESSE Production. Проект получился, мы подружились. Они знали, что я исследую советский модернизм. Тогда я показал им, что уже отснял на тот момент сам: Эдуарда Бильского, Игоря Лебедича (их уже, к сожалению, нет в живых), Юрия Писковскогo, Семена Однопозова, Владимира Мельниченко, того же Флориана Юрьева. Кроме сохранения архивов и фотофиксации, я еще снимал интервью. Иногда сам, иногда друзья помогали, Валик Пирог, Вадим Худолий. В общем, я предложил продакшену сделать документалку. Они сразу подхватили идею. Года два-три мы искали деньги, думали над тем, каким будет этот фильм. И в результате выиграли питчинг. Начали снимать. Вот недавно мы общались с Игорем Никоновым, с Вагифом Алиевым (киевские девелоперы — прим. ред.). Сейчас они строят город Киев. И эту линию в фильме мы тоже развиваем.

Я хотела уточнить про тему космоса в архитектуре, тогда это увлекало людей, сейчас это не проявлено. Почему? Где произошел этот слом?

Тема космоса была актуальна по всему миру в 1950–1960-х. Конкретно в СССР для многих это было одно из редких положительных времен за всю историю СССР. Вообще 1960-е, как известно — это был «золотой век», завтра все должны были жить уже на других планетах. Например, история с той же «Тарелкой». Юрьеву ставили четкую задачу: вы должны в новом проекте проявить актуальность нашего времени, тему полета человека в космос. Так и появилась форма летающей тарелки! Тогда он, по его словам, не видел уже понятных для нас сейчас образов летающих тарелок, такого представления не было. Но он подумал, что в космосе должна быть самая энергоэффективная форма, это шар. Но шар не очень удобен для полета, поэтому он решил его приплюснуть, сделать форму более обтекаемой. Так, форма «Тарелки» родилась из логических умозаключений Юрьева и актуальной повестки 1960-х.

Что же до слома, я не возьмусь давать субъективные заключения. Исторически известно, что все изменилось, когда в СССР настали времена Брежнева, а в США запретили ЛСД.

Получается, что самое протестное время это как раз 1990-е?

Скорее сейчас, потому что как раз в 1990-е должно было произойти что-то новое, но что-то пошло не так, и мы вернулись опять к старому. Защита советского модернизма — кстати, во многом тоже протестное движение.

Приезжаем к alma mater Алексея Быкова — Киевскому национальному университету строительства и архитектуры (КНУСА)

Если сравнивать с примерами в России, Белоруссии, восточных и прибалтийских республиках, правомерно ли говорить, что модернизм в украинской архитектуре имеет свои особенности?

Особенности имеет, но лидирующие позиции занимает только в отдельно взятых случаях.

Это плохо?

Просто это факт. Сложно выделить отличительные особенности украинского модернизма в целом. Но, например, если вы увидите архитектуру советского модернизма республик Ближнего Востока — вы сразу поймете, что это Восток. Тоже самое с Прибалтикой. Также в Армении или Грузии — у них есть традиции.

Если говорить о влиянии, то помимо модернизма, что тебя еще беспокоит в архитектуре?

Архитектура 1990-х, украинское (мазепинское) барокко и архитектура без архитеторов во все времена.

Ты был участником выставок, организованных ДЕНЕДЕ, делаешь скульптуры, фотографируешь, создаешь инсталляции — где проходит грань между искусством и архитектурой?

Я закончил институт в 2008-м году. Наш выпуск совпал с экономическим кризисом, мы закончили институт и должны были войти в новое проектирование, стройку — но ничего этого не произошло. Поэтому в этом смысле нас можно назвать потерянным поколением архитекторов (хотя есть мнение, что все поколения потеряны). Но то, что у нас не было достаточной практики, не было стройки — все было заморожено и необходимо было заниматься чем-то другим, это факт.

Мой интерес к трансформации архитектуры в художественную практику — это естественное желание заниматься архитектурой, но в других ее формах. Когда я вел радиопередачу об архитектуре, мне было интересно о ней говорить; не показывать ее, а рассказывать о ней, наслаждаться ею в словах. Художественные проекты возникли от того, что современная украинская архитектура — это скучное зрелище и принимать непосредственное участие в этом абсурде не очень-то и хочется.

Мечтать мне никто не запретит. Тот же Kyiv Legalize, пусть это и воображаемый проект, но он все равно архитектурный и мне это интересно. Художественная  деятельность  в определенной степени для меня  творческая терапия.

Текст: Катерина Яковленко та Настя Калита