Владислав Краснощек — український фотограф, представник Харківської школи фотографії, учасник групи «ШИЛО» та практикуючий щелепно-лицьовий хірург. «ШИЛО» відомі тим, що у 2011 за ініціативи Краснощека вирішили завершити «Незакінчену дисертацію» культового фотографа Бориса Михайлова. Твір автора входить до числа кращих фотокниг світу.

Настя Калита зустрілася в Харкові з Владом та розпитала його про фотографію, Михайлова та роботу в Швидкій допомозі.

Расскажи, пожалуйста, кто такой Владислав Краснощек?

Доктор и художник.

А что первичнее?

Мое развитие построено по принципу дерева: есть ствол, а на нем ветви медицины, фотографии, рисунка, гравюры и так далее. Медицина — параллельный путь, по которому я иду. Первичного нет.

Медицина и фотография дополняют друг друга?

Дополняло, когда я работал в больнице скорой помощи. В начале 2018 уволился оттуда и начал работать только в частных поликлиниках. Я — челюстно-лицевой хирург. Сейчас это больше хирургическая стоматология, всё, что касается полости рта.

Это, конечно, интересно. И как хирургия пересекается с искусством?

Пересекалось именно в больнице скорой помощи. Там постоянно были суточные дежурства, бессонные ночи. Тогда искусство происходило на потоке, шло само собой. Огромной отпечаток оставило то, что я увидел в неотложке.

Самое яркое впечатление из неотложки?

Идём в приемное отделение, а нас вызывают на консультацию. Там лежит детина большой, молодой, пьяный и на полу весь в крови. Вокруг него два парня с голыми торсами, подбегают ко всем в белых халатах и кричат: «Делайте что-нибудь, не сидите сиднем!». Пацан уже обоссался, его все осматривают, а дальше в реанимационный зал отправляют. Потом в операционной мы ему залазим в гайморовую пазуху, обнаруживаем проникающее ранение. Он матюкается: «Блядь, что вы делаете со мной?». На что получает ответ: «Ты что, сука, как ты разговариваешь с докторами?». Говорит: «Да, извините, доктор. Я знаю, вы делаете доброе дело».

Еще молодая девушка, выпавшая с восьмого этажа. Смотришь — молодое тело и знаешь точно, что она умрёт. Открываешь лицо, а там сплошное месиво из мелких костей.

Даже не представляю. Тревожно это всё слушать.

Была девочка, студентка, только сессию закончила. Переходила железнодорожные пути и попала под поезд. Двух ног нет, лежит на каталке. Это тоже неприятно.

Как эти истории проникали в искусство?

Я вел записи всегда. Не знаю, проникали ли они конкретно в мое искусство, во всяком случае, осталась большая серия фотографий из больницы — «Больничка». На рожон никогда не лез: снимал там, где была возможность, поэтому проблем у меня никогда с этим не было. Небольшие разногласия с заведующим и все.

 

 

 

 

 

 

#block-yui_3_17_2_1_1563360194713_30552 .sqs-gallery-block-grid .sqs-gallery-design-grid { margin-right: -20px; } #block-yui_3_17_2_1_1563360194713_30552 .sqs-gallery-block-grid .sqs-gallery-design-grid-slide .margin-wrapper { margin-right: 20px; margin-bottom: 20px; }

«Больничка», 2006-2017

Что сейчас с группой «ШИЛО». Её больше нет?

Нет, она есть. В ней есть только я и Сергей Лебединский (директор Музею Харьківської школи фотографії — ред.). Вадим Трикоз оторвался от группы, занимается крестьянскими делами в Австрии: дом, семья, дети. Сережа делает музей, а я сам себе плыву.

Над чем ты сейчас работаешь?

Я отдыхаю. Когда есть какое-то желание, могу офортик забацать или порисовать. Искусством я сейчас себя не насилую. Если идет — делаю.

Никаких амбиций у тебя в искусстве нет?

Нет, абсолютно. Современное искусство работает само по себе, без меня.

Самая дорогая работа, которую ты продал?

Около 12 000 долларов на каком-то аукционе.

Сейчас много покупают?

Нет.

Давай представим, что нас будет читать человек, который вообще ничего не знает о Харьковской школе фотографии? Можешь рассказать, что это?

Харьковская школа фотографии — это среда, из которой вышла группа людей, прославившаяся еще в Советском Союзе. Местность с большой концентрацией выдающихся художников, которые работают именно с фотографией.

Можешь определить главные маркеры их работ? 

Работа в социальной среде, агрессивная и крашеная фотография. Также коллажи. При этом все вместе выглядит довольно эстетично.

В плане привлекательности?

В плане восприятия и изображения. На снимках проделана выверенная композиционная работа.

Эстетские — это какая-то приятная глазу вещь.

Да, конечно.

Но, мне кажется, что снимки Харьковской школы, как ты правильно сказал,  достаточно агрессивные. Иногда вызывают противоречивые эмоции даже на физическом уровне. Я бы не сказала, что они эстетичные или о красоте.

Они для подготовленного зрителя, который понимает, о чем речь. Для меня — красивые.

Сергей Лебединский работает над музеем. Как тебе кажется, почему такая потребность возникла сейчас? Помогаешь ли ты ему как-то?

Музей берет свое начала с появления группы «ШИЛО». Когда я печатал работы, сзади писал слово «музей». Таким образом позиционировал, что они будут в музее. А Сергей решил сделать музей харьковской школы фотографии. Именно он начал собирать работы харьковчан.

В интервью 2015 года группа «ШИЛО» говорили, что спокойно и уверенно могут сказать ребятам: «Твои картинки — фигня». По какому принципу можно понять фигня или нет перед тобой?

Искусство либо скучное, либо нет. Среди художников есть запретное слово — «красиво». Для меня оно приемлемое. Я могу сказать, что красиво, что нет. Главное, чтобы меня трогало.

А чьи картинки сейчас фигня?

Я мало за кем слежу. Но то, что в ленте в Facebook выскакивает — отстой.

Что для тебя граффити и стены? 

Тоже идёт параллельно, развивается как одна из ветвей моего общего дерева.

Ты хорошо внедрен в харьковский контекст? 

Я хорошо знаю всех. Гамлет — величина. С ним недавно случился небольшой конфликт из-за проделанных изменений в одной из его уличной работе. Он обиделся на меня и попросил больше не трогать его работы. Я сказал: «Я тебе обещаю, я не буду трогать твои работы». 

Но я же не могу за других говорить. Не могу даже представить ситуацию, чтобы я сказал кому-нибудь — Минину (Роман Мінін — український художник — ред.), Кохану, Зоркину или ещё кому-то: «Не трогайте работы Гамлета». Каждый свободный художник что хочет, то и делает.

У нас вот в Киеве, например, закрасили мурал Леши Бордусова на Большой Житомирской. Многие считают, что это неуважение к художнику.

Я считаю, что художник, который выходит на улицу, должен быть готов, что его закрасят через минуту после того, как он их нарисует. Можно назвать это художественным актом, перформансом. Тебя в любом случае закрасят. Стрит-арт — это недолговечная штука, здесь все стены общие.

Ты сказал, что Гамлет — величина?

Конечно.

Почему?

Он трудолюбив.

То есть величие — в трудолюбии? 

Не, не в этом. Он многое сделал для Харькова и Украины как художник.

Что именно?

То, что распространяет свою философию на стенах города. Картинки — его мысли. Я не могу сказать, что они мне нравятся, потому что по большей своей части они скучные для меня.

Но ты это уважаешь?

Конечно.

Что тебя раздражает в современном украинском искусстве?

Не знаю. Меня как-то особо мало что раздражает. Просто скучно. Украинское искусство не удивляет.

С чем вообще связана позиция: «Мне всё равно, мне скучно»? Если ты говоришь, что у тебя нет амбиций, то зачем это всё? Это терапевтический эффект какой-то?

Конечно, хочется идти вперёд куда-то на вершину. МоМа, Таte и так далее. Та же выставка, которая сейчас будет в PinchukArtCentre Бориса Михайлова и Харьковской школы фотографии («Заборонене зображення» триватиме до 5 січня 2020 року — ред.), то есть он и его последователи. Отличная выставка, но кто-то там решил, что группы «ШИЛО» нет. Почему он так решил? Я не знаю. Может это решил Борис Андреевич, а может быть потому, что группа «ШИЛО» окончила диссертацию.

А он злился на это? 

Он до сих пор злится, обида есть. Он считает, что это неуважение к нему.

Вы с ним общались?

Да, ездили к нему в Берлин на открытие выставки. Потом два дня дискутировали по поводу Харькова, по поводу того, кто что у кого украл и так далее. Борис Андреевич — это такая величина, который вырвался не потому, что вот у него так вышло, а потому что он действительно крут. Он всего достиг сам, своими мозгами, своей фотографией.

А как тебе работы Виктора Марущенко и Саши Курмаза?

Для меня скучные.

И тот, и тот?

Да. Нет, это все современные штуки. Имеет право на существование, но это кратковременная история.

Которую быстро забудут.

Думаю, да.

Чтобы ты спросил у Бориса Михайлова, если бы он сейчас сидел с нами рядом?

Мы у него спросили еще в Берлине: «Ну, что будем делать с Харьковской школой фотографии?». А он ответил: «Нет Харьковской школы фотографии, умерла. Проиграла».  «Кому?» — спрашиваем мы, а он пальцем показывает в небо.

Не знаю, чтобы я мог его спросить у него сейчас. И издать «Оконченную диссертацию» он не хочет, а без него мы не сделаем тираж.

Как тебе кажется, почему не хочет? Только из-за обиды?

Может он считает, что это ему навредит, а нас вознесет куда-то. Борис Андреевич — такой человек, ты ему показываешь фотографии, а он тебе говорит: «Ну не знаю, не уверен. По-моему, это не сработает». Значит это крутой проект и ты на правильном пути. Например, мне он так говорил о моей серии «Негативы хранятся». Тогда я сразу понял, что он мне хотел сказать: проект крутой, а он специально говорит, что хуйня. Надо уметь это считывать.

Есть ли вещи, о которых ты жалеешь?

Нет.

То есть ты доволен собой?

Абсолютно.

Текст: Настя Калита

Світлини: Поліна Карпова