Деятельность Femen, несмотря на отсутствие в последние годы столь пристального, как раньше, внимания СМИ, всё еще вызывает много интереса и споров. И, в частности, как важная часть истории становления украинского феминистского современного искусства. Расскажи, как ты вообще стала активисткой Femen?

Это очень веселая история. У меня есть хороший знакомый, с которым мы тесно общались в Донецке. Одна из его подруг — Анна Деда — в то время была активной участницей движения Femen. К слову, вместе со своей мамой. Это был 2011 год. В аэропорту Донецка должна была проходить акция против секс-туризма, на которую нужен был человек. Контекст акции был следующим. В то время по какому-то радио разыгрывался секс-тур в Украину, завуалированный под тур по ночным клубам. Донецкий стриптиз-клуб был отправной точкой этого тура. Выиграл поездку один голландец. Поступила информация, каким рейсом он прилетает и когда. Его прибытие в Украину и должно было сопровождаться акцией Femen. Меня попросили просто помочь. Не принимать непосредственное участие, не оголяться, а просто помочь плакат подержать и, в случае задержания, проконтролировать, куда заберут девочек. Мы приехали, провели акцию, никого не задержали, и мы разошлись. 

Через пару недель мне позвонили с предложением поехать в Беларусь и поучаствовать там в акции против Лукашенко в образе Лукашенко. Так как это полностью соответствовало моим политическим взглядам, я сразу согласилась. Именно с этой самой трэшовой акции в Беларуси и началась моя деятельность в Femen. Зато после этого уже никакие акции не страшны. После беларусского КГБ можно раздеваться где угодно.

Нам сразу стали заламывать руки, толкать, бить по печени и почкам. Руки они затянули нам стяжкой для сантехнических работ — это было очень больно и неудобно. Нас посадили лицом в пол, натянули капюшоны на головы и куда-то повезли. Понятное дело, что для женщины один из самых больших страхов — это страх быть изнасилованной. И они начали этим манипулировать

История с похищением в Беларуси после этой акции была очень громкой в своё время. И, прямо скажем, ужасающей: лес, угрозы, издевательства. Беларусские власти со своей стороны назвали произошедшее провокацией. С тех пор прошло почти 10 лет. Ты могла бы поделиться деталями этой истории? 

Мы приехали в Беларусь. Нас встретили ребята из оппозиции к Лукашенко. На то время это всё было страшно. Было не много людей, которые бы открыто высказывались против Лукашенко. Такие вещи обсуждались шепотом на кухнях. Как нас проморгали, я не знаю, но мы выскочили таки под Белорусское КГБ. Акция была приурочена к годовщине очень жесткого разгона митинга 19-ого декабря. За этот митинг в свое время люди получили сроки, им подбрасывали наркотики, самые активные участники пропали без вести. Среди пропавших и задержанных в том числе были женщины. 

Этой акцией мы хотели поддержать людей Беларуси в их борьбе и показать, что мы в Украине видим и поддерживаем эту борьбу против Лукашенко. Мы провели акцию. Там тоже было очень жестко, но они хватали в первую очередь не нас, а журналистов. У них спецслужбы работают чуть по-другому: в первую очередь они хватают журналистов, чтобы удалить весь материал, потому что их главная задача — не допустить огласки. Но часть беларусских журналистов, зная об этом, уехала, не дожидаясь конца акции. Именно это нас, я думаю, и спасло потом.

Они успели опубликовать материал, и КГБ Беларуси уже не мог отрицать тот факт, что мы находились в стране, что мы были непосредственно под зданием КГБ. Ведь изначально официальная политика властей Беларуси была такая, что нас вообще там не было. Мы сразу договорились, что после проведения акции разбегаемся в разные стороны и держим связь через мобильные телефоны. В целях безопасности было решено не ехать поездом Минск — Киев, а сперва поехать автобусом. Мы купили билеты на автовокзале и тихо шли в автобус. Именно тогда нас и задержали. Вокруг была куча народу, никто ничего не сделал. Нас увели под руки, забрали вещи, затолкали в микроавтобус. 

Сначала возили по городу, разделяли, допрашивали. Их тактикой было играть сперва «добрых копов». Они нам предлагали даже еду и воду, но я им сразу сказала, что не буду ничего есть или пить. Так нас катали всю ночь и, естественно, не давали спать. Это уже была вторая ночь без сна, поскольку первую мы провели в поезде. Расчет был на то, что физически уставших нас им будет легче обработать. Потом они поняли, что эта тактика провальна и нас пересадили в другой автобус с тонированными окнами, в котором сразу стало понятно, что разговор будет другой. 

Нам сразу стали заламывать руки, толкать, бить по печени и почкам. Руки они затянули нам стяжкой для сантехнических работ — это было очень больно и неудобно. Нас посадили лицом в пол, натянули капюшоны на головы и куда-то повезли. С этого момента началось серьезное психологическое давление. Они разговаривали между собой о том, что сейчас повезут нас на какую-то дачу, где нас никто не найдет, и о том, что будет там с нами происходить. Понятное дело, что для женщины один из самых больших страхов — это страх быть изнасилованной. И они начали этим манипулировать. 

В тот момент у меня включился режим отрешенности от всего, что творится вокруг. Я четко поняла, что нельзя позволить себе попасть в позицию жертвы, а нужно продолжать защищать свои права. Я начала требовать выйти в туалет. Когда меня выводили, я активно настаивала, чтобы они отвернулись и не смотрели. Как нам потом объяснила психолог, тогда я делала всё правильно, потому что это дало им понять, что мы не боимся. Хотя на самом деле девочки боялись очень сильно.

Когда вы ехали в Беларусь, вы могли предположить, что всё может так обернуться? Было ли у вас какое-то обсуждение заранее, что делать в случае подобной ситуации?

Нет, никто не ожидал такого расклада. Мы были готовы к тому, что могут задержать, судить, даже посадить за хулиганство, но не такого беспредела. Когда они вывезли нас в лес, зная, что происходит в Беларуси, первая мысль была, что сейчас нас пристрелят, закопают и все. Нас завели вглубь леса и заставили раздеться. Потом облили маслом, обтрусили перьями, землей. Это всё снималось на камеру. Для КГБ это привычная практика, они потом у себя на занятиях показывают молодым новобранцам, как это надо делать. Естественно, это все очень сильно психологически давит на человека. 

Нам сказали, что мы можем надеть одну любую вещь и пройти 3 км через лес, чтобы попасть на украинскую пограничную заставу. Все остальные вещи, включая документы, у нас забрали. Расчет был на то, что мы не дойдем. Там густой лес в сплошном болоте и вот тогда я поняла, почему в Беларуси во время Второй мировой было такое сильное партизанское движение. Если ты не знаешь дороги, это действительно очень страшные места. Но мы каким-то образом вышли на дорогу, по которой было видно, что ездят машины, а, значит, там должны были быть люди. Так случайно получилось, что вместо того, что бы выйти и идти в сторону Украины, мы вернулись назад в Беларусь. 

Мы попали в село, где люди даже никогда не видели иностранную валюту, где один мобильный телефон на все село, и то, что бы позвонить, нужно подняться на какую-то гору. В итоге нам удалось позвонить, мы уговорили одну бабушку. Позвонили нашим ребятам домой, а оказалось, что в Украине уже всех подняли на уши, что мы во всех газетах. Даже моя мама в Италии узнала, что я пропала в Беларуси из газет, когда вышла купить кофе. Пока в это село ехал консул, нас чуть не изнасиловали огромные 2х-метровые лесорубы, от которых мы еле отбились. Консул приехал нас забирать прямо из Минска. Он быстро увёз нас в сопровождении милиции и о произошедшем вскоре узнали все.

Очень быстро собрались журналисты. Нас привезли в ближайшую сельскую больницу на освидетельствование, что у нас нет телесных повреждений, что мы не изнасилованные и после этого стали решать, что же с нами делать дальше. Единственный вариант, который нашелся — это чтобы консул сам вывез нас в Украину на бронированной машине. Из неё мы даже не выходили в туалет или покурить. Мы не проходили никакие таможни и паспортные контроли: все всё знали и были предупреждены. Когда мы заехали на территорию Украины, конечно, сразу отлегло. Как-то вот так мы прокатились в Беларусь. 

Власти пытались нас дискредитировать. Говорили о том, что нас проплачивают Америка и Европа. Нас пытались обвинить в том, что мы делаем заказные акции и что нам дают указания. И все эти попытки провалились. Тогда они решили нас просто уничтожить, выставив террористической организацией

После того, что произошло, ты все равно продолжила заниматься активизмом?

Конечно. Но когда пришел к власти Янукович, нам в офис Femen подкинули оружие и обвинили в терроризме, открыли уголовные дела и большая часть активисток была вынуждена покинуть территорию Украины. Меня спасло только то, что в тот момент я не находилась в Киеве и пару месяцев не принимала активного участия. Благодаря этому меня не вызывали на допросы и не завели на меня уголовное дело. Мне позвонили и сказали, что какое-то время нужно посидеть тихо, пока всё не утрясётся. Вопрос утрясся сам собой, когда Януковича не стало в Украине. Мы четко знаем, что это был именно его заказ закрыть Femen.

Люди говорили о нас благодаря нашей форме протеста и о тех проблемах, которые мы освещали. Кто-то хорошо, кто-то плохо, но, как правило, равнодушных людей не было. Мы были в новостях, прессе, иностранные режиссеры снимали о нас фильмы. На Венецианском кинофестивале фильм Кэти Грин про Femen получил номинацию и приз. Поэтому власти пытались нас дискредитировать. Говорили о том, что нас проплачивают Америка и Европа. Нас пытались обвинить в том, что мы делаем заказные акции и что нам дают указания. И все эти попытки провалились. Тогда они решили нас просто уничтожить, выставив террористической организацией, а это, согласно законодательству, влечёт за собой очень серьёзные статьи. 

А как вообще происходила коммуникация внутри организации? Как выбирались и утверждались темы акций и их формат?

Любая участница могла предложить свою идею и тогда мы вместе обсуждали, имеет ли она смысл и как её можно обыграть. Как правило, акции были привязаны к какому-то событию здесь и сейчас. То есть что-то произошло — значит надо делать сегодня-завтра акцию, иначе от неё теряется смысл. Поэтому все решалось очень быстро, в течении 10-15 часов. У меня было такое, что я из Мариуполя ехала на такси в Киев вечером, мы обсуждали всё в телефонном режиме, а утром уже была акция.

Переехав из Донецка, какое-то время ты жила в Киеве. И как раз этот период совпадает с твоей насыщенной деятельностью как акционистки. Расскажи, пожалуйста, о наиболее запомнившихся акциях того периода. 

Конечно, у нас было тогда много ярких акций. Например, «Поздравление Путина с Днем Рождения» (2018), акция возле Посольства США, когда я переоделась в Трампа (2018), была ещё акция «Ожидание – реальность» возле Верховной рады против Порошенко (2017). Мы планировали развитие движения, но в связи с политической обстановкой и недомолвками внутри организации… Я скажу так, чтобы не подставлять других людей: я никогда не принимаю участия в акции, если она не соответствует моим убеждениям и идет в разрез с моим мироощущением, сколько бы денег мне не предлагали. Вот это и стало камнем преткновения. Было предложение такой акции, которая меня не устраивала всем, это была заказуха. Дело было не в том, кто получит больше, а кто меньше, а просто в том, что я не занимаюсь такими акциями, которые против моего естества.

После этого ты решила переехать в Мариуполь? Как ты вообще оказалась здесь и почему именно Мариуполь?

После того как началась война в Донецке, я переехала в Киев. Я чувствовала себя в нем не очень уютно и периодически задумывалась о том, чтобы переехать в какой-нибудь город поменьше и желательно в Донецкой области. Но потом у меня нормализовалась жизнь в Киеве, появился небольшой бизнес по торговле экзотическими фруктами. В финансовом плане все складывалось, пока в 2018 году не случился кризис и мой бизнес не накрылся. У меня было недостаточно денег на длительный срок жизни в Киеве и я решила переехать туда, где дешевле жить. Поскольку у меня есть друзья в Мариуполе, я переехала сюда. Планировала побыть одно лето, но последнее лето было уже вторым. Мне нравится здесь на Песчанке у моря.

Сейчас ты всё ещё отождествляешь себя с движением Femen? Или твоя нынешняя жизнь в Мариуполе может считаться периодом «после»?

Мой переезд в Мариуполь связан не только с финансовыми аспектами, но и с моим эмоциональным состоянием, с переоценкой определенных вещей. Поэтому я бы не отождествляла себя с движением Femen на 100%. Был период, когда это всё было мне близко, имело большое значение и занимало важную часть моей жизни, но, к сожалению, в организации произошел раскол. 

Она поделилась на тех, кто хочет делать, тех, кто хочет делать и зарабатывать, и тех, кто хочет только зарабатывать и ничего не делать. То есть представители олигархов каких-то приносят им конкретную акцию, она проводится, за нее выплачиваются деньги всем и все как бы довольны, но, например, меня и еще нескольких участниц движения не устраивала такая политика внутри организации. Однако я всё равно считаю себя активисткой движения Femen, потому что с моей стороны было очень много вложено в акции и развитие этой организации. Выкинуть полностью этот кусок я не могу. Femen не принадлежит никому.

Готова поспорить, что одним из самых часто задаваемых вопросов к активисткам движения был вопрос про оголенную грудь. Она же была и одним из поводов для критики самообъективации, в том числе, со стороны некоторых феминисток. Как бы ты ответила на этот вопрос сейчас?

Спрашивали, конечно, почему это именно грудь, почему мы раздеваемся. Ну, во-первых, если прям совсем с позиции радикального феминизма отвечать, то какая нафиг разница, если мужчина может оголить торс, то почему я не могу? Но это я могу ответить так больше в шутку. А вообще, почему именно грудь, почему оголения? Это то, что привлекает внимание людей. Грудь как оружие. Femen не рассматривает грудь как то, что мы разделись и вот — посмотрите. Грудь — это в принципе женский символ, поэтому его использование подчеркивает, что мы именно феминистическая организация, и то, что мы используем свое тело как оружие, как мирное оружие для привлечения внимания людей к тем или иным проблемам, которым посвящены наши акции. 

Я хочу верить, что женщины, которые стесняются и комплексуют по поводу своей внешности, увидев меня, смогут побороть свою неуверенность. Пускай люди говорят, что я сумасшедшая, но всё же 1 из 100 задумается

А если говорить вообще про акции Femen в художественном ключе, какое бы обозначение ты им дала? И можем ли мы вообще говорить о них в художественном ключе? В твоем понимании — это политические акции, современные перформансы, феминистский акционизм или политическое искусство? 

Я бы сказала, что это политический перформанс, но он не всегда строго политический. Безусловно, меня привлекает именно то, что это перформанс, в котором я могу проявиться как современная художница и как актриса. Если можно с помощью такого оголенного перформанса преследовать цели, связанные с политикой и общественной жизнью, то почему бы его не использовать. 

Для меня еще очень важно то, что я публично высказываюсь как женщина, обладающая не совсем стандартными параметрами, обозначенными нашим обществом. Что за стандарты такие и кто их придумал, это уже отдельный разговор. Я хочу верить, что женщины, которые стесняются и комплексуют по поводу своей внешности, увидев меня, смогут побороть свою неуверенность. Пускай люди говорят, что я сумасшедшая, но всё же 1 из 100 задумается: да, я вот такая, я тоже красива, я тоже могу что-то делать и что толку плакать, сидеть на диетах и мучать себя, если я могу радоваться жизни с таким телом/внешностью/весом, которые у меня есть. И я знаю, что именно так и происходит. 

Ко мне подходят люди или пишут в Facebook, мол, Александра, я видела вашу акцию и помимо того, что я согласна с вашей точкой зрения, вы мне также помогли избавится от комплекса по поводу своего «лишнего веса». Я об этом не задумывалась, пока женщины не начали мне такое говорить и писать. Я была просто поражена.

А в какой момент ты вообще осознала себя феминисткой?

Мне кажется, я поняла, что я феминистка, еще в детском саду. С раннего детства я не понимала почему, если мальчик сильней, то он может отобрать игрушку или как-то обидеть девочку. Я всегда защищала девочек, могла даже побить мальчика. Я называю это проявлением детского радикального феминизма (смеется). Потом, когда я начала взрослеть, я уже стала словами отстаивать свою точку зрения. Если я чётко понимала, что с моим мнением не считаются только потому, что я женщина, то я с помощью интеллекта и слов доносила до людей, что все не так однозначно. В нашей стране с этим сложно — патриархальная система ценностей. Но за тот период, когда я лет в 15 начала задумываться о феминизме и до момента сейчас, когда мне уже 39, ситуация очень сильно изменилась. 

Сейчас в Мариуполе ты так или иначе пересекаешься с людьми из платформы «ТЮ». Принимаешь ли ты участие в их акциях, планируешь ли проводить что-то своё или пока что активная деятельность поставлена на паузу? 

Если у меня есть возможность, я принимаю участие в акциях. К сожалению, у меня сейчас график рабочий с 8:00 утра до 20:00 вечера без возможности поменяться с кем-то или отпроситься. Но это только вопрос времени, я не буду работать так вечно. Думаю, это тоже определенный этап. Если в целом говорить о жизни в Мариуполе, то здесь очень высокий уровень алкоголизма и употребления тяжелых наркотиков среди населения, это заметно невооруженным взглядом. И много других минусов. Но лично для меня Мариуполь — город душевно теплый, хотя бы по той причине, что тут есть море, которое я очень люблю. И сейчас это мой дом.