4 сентября 1965 в Киеве состоялась премьера фильма «Тени забытых предков» в кинотеатре «Украина», во время которой Иван Дзюба и Василий Стус выступили против арестов украинской интеллигенции. Их голос поддержали и другие деятели искусства, однако вскоре по отношению к ним были предприняты репрессии. В последнем сборнике Стуса «Полимпсесты» есть такие строчки: «І пензель голосу сягає сфер // І пише голубим на порцеляні // небес понурих. Спроба відживити // весь безмір мертвих зойків і очей // крилом метелика. Лиши світам // безсиле спромагання надлетіти // до вічності, щоб свій спинити плин…».

В последнее время я обратила внимание на то, что голос практически не используется украинскими художниками как медиа и/или тема. Существуют лишь несколько авторов, которые системно работают с этим материалом и проблематизируют его, помещая в политический контекст. Для меня даже стало удивительным то, что в то время как одна часть мира обсуждает безопасность данных, в частности, телефонных разговоров, записей голоса социальными сетями и программами, вторая часть будто не видит данной проблематики. Мировой контекст разбивается и размывается здесь — в месте, где голос всегда являлся важной политической и идеологической составляющей. Как волна о камень.

Существует множество текстов о советском времени и подавлении голоса обывателя, о том как фальсифицировались выборы, как государство влияло на воспоминания и как формировало впечатление о времени. Голосу как культурному феномену посвятила свою книгу потрясающая исследовательница кино Оксана Булгакова. В своей книге она обращается к этому феномену начиная с середины XIX века и заканчивая концом XX-го — кинематограф, официальные обращения на радио и т.д. — все это она расшифровывает и объясняет так, что начинаешь слышать в каждой голосовой партии новый смысл.

В независимой Украине все началось с протестов шахтеров и студентов, далее последовали и другие революции. Везде голос был важной составляющей. А форма свободного микрофона предоставляла возможность многим высказаться и озвучить свое мнение. В украинском документальном фильме «Июльские грозы» этот аспект ярче всего выражен. Протестующие в Донецке шахтеры произносили на площади неуверенные, но очень эмоциональные речи, акцентируя внимание на том, что они осознают вес своего собственного голоса. Это не был голос толпы, это был голос отдельных людей, их истории, их мнение. Толпа всегда шумела, кричала, стучала касками. Но в этом фильме показана не толпа, а человек.

Ранее на телевидении не было возможности для спонтанных голосов. Казалось, что возможность подобного высказывания возникла лишь с введением телемарафонов и телемостов, но и там многие вещи контролировались. Яркий пример — отказ СССР принимать участие во всемирном телемосте 25 июня 1967 года из-за Шестидневной войны (война между Израилем с одной стороны и Египтом, Сирией, Иорданией, Ираком и Алжиром с другой длилась ровно шесть дней).

Просмотрев множество советских телепередач, я обратила внимание, что чаще всего именно дикторы зачитывали сюжеты, в очень редких случаях звучал голос очевидцев. Но и это были люди правильных профессий и с правильными историями. Но в остальных случаях индивидуальность пряталась за красивой лирической музыкой, а также ровным и спокойным голосом диктора. Начитанный текст звучал будто красивый и правильный саундтрек к романтической мелодраме со счастливым концом. В таких сюжетах музыка будто бы заглушала голоса людей, делая их немыми. Эта немота это тоже звук, имеющая важный посыл.

Идея фильма «Хор глухонемых» Оксаны Чепелык возникла именно в тот момент, когда она ощутила вот этот разрыв. Это произошло на выставке «День из жизни» в Центре современного искусства Сороса в 1998 году. Тогда ее работа, фрагмент проекта «Очевидная неотвратимость» экспонировалось в одном зале с фотографиями Бориса Михайлова и сопровождалось сурдопереводом. Знакомство с этой темой, с жестовым языком, а также тем, что с помощью этого языка, люди могут исполнять песни, привели художницу к мысли о создании работы о невозможности выбора человека, ксенофобии и других формах нетерпимости. Чуть позднее похожую работу сделал польский художник Артур Жмиевский. Его «Уроки пения» (2001) это видеодокументация двух перформансов. В первом случае хор исполнил «Кирие элейсон» («Господи, помилуй» — первая часть мессы, исполняющаяся на древнегреческом языке) из «Польской мессы» Яна Маклакевича. Во втором — хор учеников школы Самуэля Хайнеке для студентов с нарушениями слуха и Лейпцигского барочного оркестра старинной музыки исполняют одну из кантат Баха («Устами, сердцем, нашими делами, всею жизнью»).

«Хор глухонемых» Оксаны Чепелык — это монтажная 5-минутная видеоинсталляция, документация пения хора глухих людей. Звук здесь также присутствует, однако как и в советских телепередачах это музыка, не имеющая отношения к тому, что происходит в кадре. Этот жест (сознательный или нет), на мой взгляд, еще больше проблематизирует тему голоса. Работая с аудиоредакторами я понимаю насколько легко можно исказить голос — вплоть до того, что в какой-то момент он может стать битом или тишиной, как легко его «заглушить» с помощью другого звука, как легко «порезать» высказывание изменив смысл. Проводя такие простые манипуляции, понимаешь значимость и хрупкость этого инструмента.

Уже упомянутые выше проекты перекликаются с другим видео — «На кого ты нас покидаешь, отец наш?» Яремы Малащука и Романа Химея (2018), в которой художники показывают будни хористов Черниговской областной филармонии и само помещение филармонии. Герои Малащука и Химея не лишены голоса, однако зритель не слышит ни одной речи персонажей, не знает, о чем они думают. Все что слышит зритель — это шум толпы, народа, которая в финале превращается в пение партии «Народа» первой картины пролога оперы Модеста Мусоргского «Борис Годунов». Медиа, в котором работаю художники — видео, которое мимикрирует под документальную съемку или стрим, однако в этой документальной реальности опять не находится места голосу индивидуума, его политической силе. Такое ощущение, будто человек сознательно или нет, но самостоятельно лишает себя своего собственного индивидуального голоса.

Вторая работа, которую можно рассматривать в диалоге с работой Чепелык — «Хор Вулворта 1979 года», созданная британской художницей Элизабет Прайс в 2012 году. Эта работа существует и как иммерсивная инсталляция и как видеопроекция. Здесь также задействован жестовый язык и поднята тема голоса. Но художница говорит о трагической истории и гибели людей при пожаре. В таком случае жестовый язык становится криком о помощи. Издание The Guardian написали о работах Прайс, что они выделяются фокусом и атмосферой. Выходит, даже лишая себя голоса, мы можем просить о помощи. Можем кричать о том, что нам необходимо. Главное уметь распознать этот крик среди других сообщений.

Для украинского художника Николай Карабинович музыка и голос — это также играют важную роль для создания уникальной атмосферы. Она часто граничит с мыслями о политики памяти, семейными трагедиями, историческим нарративом и философией будничной жизни. В каждой из своих последних работ художник обращается к музыке. Однако, например, в последней работе «Как можно дальше» он лишает свою мелодию голоса. Однако этот репрессивный казалось бы метод, наоборот очищает песню от ксенофобии и ненависти. Услышав одну мелодию, две враждующих в Одессе группы национальных меньшинств, способны примириться, — так мыслит автор.

В работах Карабиновича музыка важный инструмент политикии и памяти. Будь-то «Песни южных славян» или «Голос тонкой тишины» — все это проекты, которые заостряют внимание на репрессивности политики по отношению к голосу, говорит о том, как голос инструментализируется властью и как он из-под нее высвобождается.

Подобным сильным высказыванием на мой взгляд о сегодняшнем дне является проект Луганской контемпорари диаспоры (кураторский проект Антона Лапова и Евгения Королетова). В середине лета выйдет второй сборник электронной музыки выходцев из Донбасса, которые сейчас живут по разные линии разграничения, но которые с помощью творчества и музыки формируют свое представление о регионе и сегодняшнем дне. Электронная музыка лишена голоса, повествование здесь формируют индустриальные звуки, звуки городов, а не речи людей. Они же выстраивают драматургию и конфликт. Это пример того, как говорить, когда твой голос не слышен. Когда его заглушают новости, стримы, скандалы и выстрелы. В разных шумах легко потеряться, но эти музыканты превращают этот заглушающий шум в произведения искусства. И здесь, распознать сообщение уже с помощью других ощущений.

Здесь, я бы хотела вернуться к стихотворению Стуса о том, что такое голос. В его строках можно найти очень тонкое сравнение, где голос представляется как фарфор. Возможно, у вас еще хранятся бабушкины сервизы или кто-то уже успел разбить последнюю чашку. Фарфор — это всегда что-то хрупкое и тонкое, что легко разбить. Это также про память, про красоту, про историю. С голосом также. Можно пережить любой грипп, ангину и простуду, но голос как культурная метафора такой же хрупкий как и фарфор, требует, чтобы его берегли. И если он не звучит уверенно, возможно с него стоит вытереть пыль.