Мітя Чуріков — художник, народився в Києві у 1985 році. Він навчався в Національній академії образотворчого мистецтва та архітектури в Києві, а у 2006 році вступив до Вільного університету мистецтв (Berlin University of Arts UdK) у Берліні. З того ж року Мітя живе в Берліні. Зараз він працює на громадському телебаченні Берліна та Бранденбурга RBB та бере участь у мистецьких проєктах. Мітя Чуріков використовує різні медіа у своїй практиці для розмови про політичний та урбаністичний контекст в містах. Його цікавлять теми ландшафту — як той чи інший об’єкт чи суб’єкт існують разом у просторі та як його видозмінюють? Як політичне впливає на наше осмислення себе на певній території? Мітя Чуріков працював разом із ДЕ НЕ ДЕ, представляв свої роботи у майстернях «Сошенко 33», брав участь у Фестивалі молодих художників в Мистецькому Арсеналі, був резидентом готелю «Закарпаття» в Ужгороді у межах проєкту художника Петра Ряски, досліджував місто Дніпро разом із фестивалем «Конструкція» та представив проєкт Non-place в галереї «Артсвіт».

Ми зустрілися з Мітею Чуріковим у Берліні в маленькому, але досить відомому, барі «Кафе Варшава». Мітя той художник, творчість якого переплетена з людьми, яких він зустрічає та з якими дружить. Не дивно, що Ужгород йому припав до душі. Катерина Яковленко нещодавно писала про специфіку роботи художників із Львова, Закарпаття, де комунікація та створення зв’язків є чи не найбільш важливою частиною художньої практики. Тож із Мітею Чуріковим ми проговорили весь вечір, а наступного дня він показав місце, де працює, — Haus des Rundfunks, що є найстаршою у світі будівлею, побудованою спеціально для теле- та радіо мовлення у 1929 році.

Про поєднання роботи та художньої практики, політичне в мистецтві та власні проєкти читайте в інтерв’ю з художником.

Митя, ты уже давно живешь в Берлине. Расскажи, пожалуйста, когда ты сюда переехал и почему?

Я два года отучился в НАОМА, а в Берлин переехал в 2006 году, когда поступил в Университет Искусств (UdK). Здесь я проучился несколько лет.

Как долго ты работаешь на общественном телевидении Берлина (RBB-Rundfunk Berlin-Brandenburg)? Как ты туда попал?

Еще в Киеве я работал фотографом в разных печатных медиа, снимал культурные мероприятия. Потом было веселое время учебы в UdK, причем я там особенно не занимался искусством, а ходил на вечерние лекции. После окончания института, поскольку тогда я начал заниматься искусством, наступило суровое время. Ну вот я и устроился на работу, чтобы зарабатывать деньги (смеется). На общественном телевидении я уже 5 лет, работаю бильдредактором в новостной редакции. Вскоре к работе с фотографией добавилась работа с видео и анимацией.

О твоей художественной практике — с какими темами ты работаешь?

Мне интересна идея ландшафта в широком его понимании — как конструкции визуальных образов и социальных схем, в которых мы существуем. Это может быть городской ландшафт, может быть какой-то специальный ландшафт, при этом важно, как мы выстраиваем этот ландшафт сами для себя, что для нас является видимым и что невидимым. Например, люди, которые живут в одном районе, даже в одном доме, могут существовать в разных ландшафтах, воспринимать визуальное или социальное пространство совершенно по-иному. Разница между территорией и ландшафтом в том, что у территории есть границы, а у ландшафта их нет. Грубо говоря, ландшафт это лес, в котором живет лиса и какой-то жук, но ни лиса, ни жук даже не догадываются о существовании друг друга. А территория — это ограниченный участок, это не система, это часть ландшафта с четко зафиксированными границами. Эти границы создаются извне, например, политикой, тогда территория называется государством, или, например, капиталистической экономикой, которая называет цену участку земли, превращая ландшафт в территорию.

Какую ты бы мог привести в пример свою работу, которая бы наилучшим образом описывала подобное понимание и работу с ландшафтом?

Проект «Закарпаття» в Closer в 2018 году. Эта работа совмещает в себе объекты, инсталляцию, саунд и видео, которое я снял вместе с моим другом Маркусом Хипом. Разные медиа, разные способы выражения наслаиваются друг на друга, создавая коллаж этого места. При этом, как и в журналистике, я старался рассматривать это место объективно. Я имею в виду не научную точность, а освещение фактов, которое исключает эмоции и отделяет факты от мнений.

Одна из обсуждаемых твоих работ — We Are Here, представленная на Фестивале молодых художников в Мыстецьком Арсенале в 2017 году. Расскажи, пожалуйста, о ней. Что в ней так срезонировало?

Центральный элемент этого проекта — тексты, которые мы вывесили на здании захваченного нами Министерства культуры. Тексты воспроизводят правила БДСМ, то есть основы согласованного обеими сторонами акта насилия. Все началось с того, что у меня появилась идея символического захвата здания Министерства культуры. Тут есть очень важный бюрократический момент — мы не захватили Министерство, а подали официальное заявление в Министерство культуры с просьбой разрешить нам захват Министерства культуры. Наше заявление было поддержано экспертной комиссией, назначенной Министерством. Таким образом Министерство культуры разрешило захватить само себя. Ну и это довольно интересный процесс, насколько индивидуум или, скажем, институция разрешает производить насилие над собой. Кстати, это не мой личный проект, этот проект был создан группой людей, мы регулярно собиралась во время подготовки и конечно пытались понять, что означает согласие Министерства культуры захватить здание во время рабочего дня с 4-х до 6-ти вечера. По-моему, у Дениса Коэна родилась идея, что это очень похоже на практики БДСМ, когда люди встречаются и происходит акт насилия друг над другом, но этот акт насилия результат договоренности, то есть существует «стоп-слово», есть какие-то рамки всего этого, за которые ты не можешь выходить. Поэтому мы создали лозунги на основе правил из БДСМ-практик, распечатали их и повесили на фасад здания: «Глотай до последней капли», «Доминируй и подчиняйся» или «Помни, кому ты принадлежишь». Разумеется, эти лозунги описывали не только нашу акцию, а и то, что часто происходит в культурной сфере, когда художники или институции идут на определенные компромиссы ради чего-то. И это как раз тот момент, который пугает многих. Эта работа было показана на выставках после фестиваля, и все кураторы хотели убрать именно этот аспект: рефлексию на тему согласованного участниками насилия.

Я все время думала, что конфликт этой работы связан с тем, что это символическая акция, когда подобные протесты совершаются в реальности, а это просто жест, фикция.

Мы с самого начала говорили, что это фикция, что нет никакого захвата и никогда не будет, что это фестиваль, что не только тема, но и сама природа акции отражает суть взаимоотношений между художниками и институциями.

Ты делал работу в мастерских на Сошенко, 33. Расскажи, пожалуйста, о чем она была?

В 2015 году я был на линии фронта и сделал фотографию ландшафта. Суть заключалась в том, что пейзаж на первый взгляд был абсолютно аполитичным, в нем не было вообще ничего необычного. И только когда ты читал текст, то узнавал, где был сделан снимок, и работа становилась политической. Посередине сфотографированного пейзажа шла граница между территориями «ЛНР» и «ДНР». Работа была посвящена идее «национальной территории».

Тебе здесь интересно было пронаблюдать как описание меняет восприятия изображения?

Очень многое работает через текст. Я массу времени провожу в редакции и регулярно сталкиваюсь с тем, как текст соотносится с фотографией. В медиа изображение встраивается в контекст, как правило, это происходит благодаря слову. Изображение, которое мы возможно восприняли бы как-то по-иному, вдруг становится для нас политическим или в принципе приобретает нечто, что делает его важным для нас лично, для истории, для нашей позиции.

Ты работал также над проектами, связанными с городом, урбанистикой. Расскажи, пожалуйста, о книге с «Тарелкой» и своем отношении к советскому модернизму. Почему тебя это трогает?

Комикс был частью выставки в georg kolbe museum в Берлине в 2014 году, которая была посвящена украинской архитектуре, архитектуре модернизма. Одной из частей этой выставки было интервью с Михаилом Будиловским. Его контакт мне дала Ася Баздырева, за что я до сих пор ей очень благодарен. Архитектура это то, что нас формирует, то, с чем мы конфронтируем в быту или в общественном пространстве, это то, о том о чем мы мечтаем, где мы хотим жить или проводить своё время. Архитектора модернизма повлияла на меня намного больше, чем украинское барокко или какой-нибудь фольклор. Я вырос в этой архитектуре. Я в ней влюблялся, страдал, заводил новые знакомства, испытал первое алкогольное отравление, прятался от мира.

Ты делал выставку на фестивале «Конструкция» в Днепре. Расскажи, пожалуйста, о своем видении города. Что ты показывал там?

Выставка о Днепре в Днепре. Я сделал серию фотографий на трубопрокатном заводе и скульптуры из материалов, которые были найдены мною там же, на заводе — это были деревянные формы, которые были раньше необходимы для отливки элементов из стали. Деревянные формы использовали, чтобы создавать негативную форму из глины, потом в эти глиняные формы заливали сталь. Кроме того, я использовал элементы, которые обнаружил в самой галерее «Артсвіт»: какие-то лестницы, колонны, которые выглядели чрезвычайно по-днепровски. Я постарался «обустроить» эти пространства так, как их возможно обустроили бы сами жители города. У нас часто закладывают пустоты какими-то кирпичиками, под лестницами строят какие-то полочки. Этнограф Марк Оже много размышлял о «ничейных пространствах» (фр. non-lieux, англ. Non-place), о местах нашего кратковременного и анонимного обитания, скоротечного прохода и проезда, каких-то транзитных местах, которые никому не принадлежат — вроде аэропортов, вокзалов, супермаркетов. Эти места возникают за счет инвесторов, то есть как бы сами по себе, а обычный человек там является просто агентом, который не имеет влияния на это место. В таких индустриальных местах Украины, как Днепр, самоидентификация людей связана в первую очередь как раз с такими «ничейными пространствами», причем созданными в предыдущую эпоху, — с советскими аэропортами, торговыми центрами, с индустриальным наследием Советского Союза. Индустриальная революция давным-давно закончилась, и рано или поздно все эти объекты скорее всего снесут. Мне было интересно исследовать эту загадочную для меня самоидентификацию людей. Мне она до сих непонятна.

Что это был за проект в Вене?

Инсталляция Untitled (Alterlaa-AG 1968) это исследование архитектурной и культурной специфики венского жилого комплекса Alt-Erlaa. Этот комплекс, строительство которого завершилось в середине восьмидесятых, существует практически как город-спутник, в нем проживает 10 000 человек, это один из крупнейших жилых комплексов в Австрии. Многоэтажные здания с террасами по образцу Ville Radieuse Ле Корбюзье являются интересным примером жизнеспособности модернистской архитектуры. Это одно из немногих зданий, которые, находясь на периферии города, не превратились в гетто и не пришли в упадок. Согласно социологическим опросам жильцы этого дома чрезвычайно высоко оценивают уровень своей жизни.

В каких еще местах ты работал?

Я делал проект в рамках резиденции на Бирючем, который, к сожалению, не был реализован из-за недостатка денег.

Что это был за проект?

Во всем этом регионе, примыкающем к Азовскому морю, украинский гиперкапитализм приобретает какие-то особенно гротескные формы. Под неутихающие звуки попсы из радиоприемников люди, отхватившие кусочек земли поближе к морю, пытаются из пластика и фанеры построить крошечные замки своем мечты. То же самое творится и на Бирюче, где проходит резиденция. Куратор Сергей Канцедал пригласил меня, чтобы поработать с этим местом. У меня возникла идея построить такой дом:

Классный домик.

Остров Бирючий не может дальше разрастаться в ширину, там заповедник, с другой стороны море, и единственная возможность — это расти ввысь. Эта архитектурная конструкция — сгенерированная иллюстрация того, что происходит в этом месте на Азовском море. Мы хотели построить дом и поставить его на баланс резиденции, чтобы люди могли сдавать его и финансировать за этот счет приезд и работу художников. Наша идея была в том, чтобы создать объект искусства, который не только может выжить в этом гиперкапиталистическом ландшафте, но еще и аккумулировать деньги, которые можно вкладывать в проекты других художников.

Крутая идея. Не смогли построить, потому что не хватило денег на постройку самого дома?

Да, не было денег, а я не могу как художник, еще и искать деньги на проект, этим должны заниматься другие люди. Это как-то абсурдно, тебя приглашают как художника, чтобы ты создал идею, а потом тебе еще нужно искать деньги на ее реализацию.

В чем ты видишь основной конфликт искусства? Между договорняком с институциями и кураторством…

Я думаю, что искусство очень элитарное медиа. Людям из не очень обеспеченных семей сложно быть художниками или начать развиваться в этом направлении. Сложно зарабатывать где-то деньги на жизнь и параллельно заниматься искусством. Мне очень жаль, что в искусстве так мало женщин, мне жаль, что в искусстве никто не зарабатывает, мне жаль, что искусство недоступно значительной части моих соотечественников. Очень много проблем, которые меня раздражают. Я уже давно не устраивал своих выставок.

Ты работаешь и занимаешься искусство, чувствуешь ли ты в этом какое-то противоречие? Хотел бы ты заниматься только искусством?

Я в первую очередь хочу… как бы это сказать, я не хочу быть художником, да, я никогда не пытался себя позиционировать, как художник, мне очень важен социальный контакт и люди, которые находятся вокруг меня. Я не пытаюсь на этом строить карьеру.

Ты же учился на художника?

Да, но я мог бы выучиться на юриста, экономиста и просто работать где-то кассиром, и точно также ходить по пятницам на вечеринки. Я не понимаю, почему люди превозносят себя, когда называют себя художником.

Работаешь ли ты сейчас над каким-то проектом? Ты также дружишь с художниками, которые работают в резиденции в Ужгороде, организованной Петром Ряской в отеле «Закарпатье»?

Я езжу в Ужгород уже на протяжении трех — четырех лет. Мне очень интересен этот регион, в Закарпатье есть что-то архаичное, кроме того меня привлекает наличие в регионе многих национальных меньшинств. Я начал делать документальный проект о Закарпатье. Мне было интересно передать ощущения этого места, оно очень сложное, комплексное, не хочется уходить в какие-то клише и описывать какие-то политические проблемы. Первая часть проекта, посвященная отелю «Закарпатье», была показана на выставке в Closer: там были разные видео, смонтированные, придуманные истории о жизни в отеле. Вторая ее часть — мы выходим из отеля «Закарпатье» и встречаемся с ромами.

Следующая выставка должна быть у ромов, которые живут в Закарпатье, о дискриминации и проблемах, с которыми они сталкиваются, об условиях, в которых живут. К сожалению, я уже больше года ищу финансирование на эту выставку. Я уже просто устал вкладывать деньги, которые зарабатываю здесь в Берлине, чтобы на несколько месяцев поехать в Закарпатье, а лучше бы и на дольше, а потом еще вложить что-то в производство видео. Пока никто не хочет финансировать проект о ромах.