Аліна Якубенко — художниця; була членкинею групи Р.Е.П. та групи ubik. Учасниця ініціативи ДЕ НЕ ДЕ, у межах якої виступає також кураторкою проєктів. Займається створенням відео, інсталяцій, живопису, працює з публічним простором.

Настя Калита поговорила з Аліною Якубенко про номінацію на Премію МУХі 2019, тему війни у художніх практиках та її ставлення до живопису.

Расскажи о проекте для МУХi 2019.

На МУХі я показала одну из четырех задуманных частей видеоработы «Лісова пісня» по мотивам одноименной драмы-феерии Леси Украинки.

Я давно хотела сделать работу по «Лісовой пісне». Первые попытки снимать я начала полтора года назад на резиденции «Конструкция» в Днепре, думала сделать короткий и достаточно абстрактный видео-арт, но в процессе работы аппетит увеличивался и хотелось большего, а выходило все хуже и хуже. Пришлось признать, что у меня нет нужного опыта и, что самое обидное, я хуёвый оператор, для таких задач нужна, пусть небольшая, съемочная группа.

Конкурс МУХі дал возможность финансирования одной из частей фильма. За основу я брала структуру драмы, и только перенесла время действия во времени — в сегодняшний украинский лес, с его участниками и событиями, которые не меньше мифологизируются и героизируются.

Есть ли связь между «Лісовою піснею» Лесі Українки и твоей «Лесной песней»?

Да, но не очевидная. Так как драма Леси Украинки построена на диалогах героев. В своем видео я сохраняю мизансцены, но герои не коммуницируют вербально.

Центральный сюжет — противостояние человека миру природы. Природа является полноценным героем — всесильным, таинственным и враждебным, внешним к человеку миром, заложником которого становятся герои, но не в понимании флоры или фауны, скорее природа «Другого», жуткого нечто…

Мои главные герои — это потерявшиеся или дезертировавшие солдаты, которые волею «судьбы» оказались в лесу. Судьба (Доля) — один из мифических героев, который не знает добра и зла.

Я не очеловечиваю природу и ее мифических героев.

Почему ты обращаешься к теме войны и травмы?

Не знаю, война притягивает.

Хотя я много раз была на востоке Украины, все равно кажется недостаточно… Какое-то неудовлетворение, невозможность пережить. Сама идея того, что возможно пережить что-то настолько ужасное, обесценила бы подобный опыт.

Я стараюсь избегать таких понятий как травма, потому что тогда придется говорить о том, чья она и кто жертва. В «Лісовій пісні» нет четкого разделения на отрицательных и положительных героев, и мне бы не хотелось касаться моральных аспектов и политических взглядов — и так много ангажированной продукции.

Меня больше интересует статус «войны» сегодня в мире, где есть негласный запрет на открытую агрессию. Война даже на вербальном уровне вызывает ужас. Я помню как вызывало облегчение то время, когда войну называли АТО. Реальность кажется настолько жуткой и противоречащей здравому смыслу, что попытки придать ей морально приемлемый вид совсем лишают логики происходящее. Территория военных действий и «серой зоны» покрыта тайной, границы размыты и нестабильны, события наполнены противоречивыми фактами, а фигуры участников неопределенны: сепаратисты, солдаты добровольческих батальонов, казачки, реконструкторы Второй мировой войны, «бессмертные Киборги» из донецкого аэропорта, наемники в составе невидимой гибридной русской армии, «зеленые человечки», — все они кажутся слишком нереальными, потусторонними по отношению к мирному миру.

Почему для тебя важно об этом говорить?

Я бы не сказала, что прямо важно, может необходимо, или скорее — я говорю о том, о чем думаю.

Расскажи о работе, которая была представлена на выставке ДЕ НЕ ДЕ «Дезеленізація»?

Эта работа была сделана на резиденции ДЕ НЕ ДЕ для Музея Леса в Великоанадольском лесу. Нужно сказать, что это самый прекрасный музей, в котором я была. И не потому, что это музей Леса, а потому, что он — часть леса. С закатом к нему слетаются белые совы, а от музея к общежитию техникума лесников, где мы жили, нужно идти где-то полкилометра через лес, потому что лес вообще кругом, правда, высаженный лес.

Вообще все настолько хорошо в лесу и музее, что современному художнику там делать нечего.

Уже под конец резиденции я совершенно случайно узнала от научных работников историю про огромную звезду, высаженную из берез посреди этого леса. Кто потенциальный зритель этой звезды — неизвестно. Вероятно, думали о птицах.

Объясню: звезда, если представить вид сверху, написана с помощью берез одной линией, на одну сторону пятиконечной звезды приходилось где-то 8-9 деревьев, посаженных на расстоянии 3-4 метра — масштабно, хотя в пропорциях леса — фигня.

Мы хотели запустить дрон, чтобы увидеть, как это выглядит с высоты, но, учитывая военную обстановку, нам не разрешили.

А теперь про работу.

«Былина про дубочек» (героический эпос) — это документация моего пути из города Кассель в Донецкую область в поселок Радянский, который сейчас переименовали в Графский.

В ней я и объединила три исторических события: сопоставила коллективное, индивидуальное и героическое.

Первая история о практике олесение голой степи Украины искусственным лесом Виктором Фон Граффом в царской России.

Вторая — высадка неизвестными комсомольцами берез в форме звезды, в высаженном Фон Граффом лесом к 20-летию советской власти.

Третья — в 1982 году на международной выставке современного искусства в городе Кассель. Там художник Йозеф Бойс начал свой проект «7000 дубов», которые он хотел высадить через всю Европу, останавливаясь в каждом городе Германии на пути к России. Он так и не осуществил задуманное.

Я отправилась в город Кассель за желудем с Дуба Бойса, чтобы посадить его в Велокоанадольском лесу в центре берез, продолжая таким образом дело Йосифа Бойса — сделать Европу ближе.

История рассказана языком народной песни — былины, написанной в соавторстве с Ксенией Гнилицкой. Она абсурдна по сути, но героична по форме. Её спели Евгения Моляр и Катерина Бучатская.

Будут ли еще работы, связанные с войной?

В планах есть, но я пока сомневаюсь.

Распространено мнение, что художники используют потенциал темы войны.

Это же неправда.

Конечно, я слышала много претензий по поводу практик ДЕ НЕ ДЕ и не только, мол, грантоедствуют. Если ты работаешь с «этими» темами, и «этими» регионами, то имеешь больше возможностей получить грант, и это скорее всего правда.

Люди предпочли бы, чтобы на Восток никто не ездил и не работал с темами войны и переселения?

Я даже боюсь представить, что бы тогда говорили. Мы делали рейв в Северодонецке, и мой друг сказал, что «это колонизаторский рейв», и это тоже правда.

Ты говорила про проекты на экологическую тему и, мне кажется, «Тамагочи» такой. Что ты можешь рассказать о нем?

Раньше я была волонтеркой и интересовалась эко-проблематикой, очень хотела сделать эко-проект. В Центре визуальной культуры, еще при Могилянке, я с группой художников сделала проект про флору и фауну в мире развитых цифровых технологий, точнее про ее загробный мир.

Главный вопрос звучал так: «Зачем нам живая природа, не достаточно ли ее цифрового заменителя, если мы давно соприкасаемся с ней с целью получить эстетическое удовольствие посредством созерцания ее цифровых копий?». Действительно, не цинизм ли это?

На выставке была представлена работа сейчас уже звезд non-games (додатки на стику між відеогрою і художнім фільмом — прим. ред.) Tale of Tales. Это многопользовательская игра, где у тебя есть возможность в теле оленя бродить по лесу и встречать таких же оленей.

Была работа Дениса Саливановва, где он наблюдал за миграцией и эволюцией популяции цифровых оленей, которых нарисовал и отправил в сеть.

Поверхностные, это ты имеешь в виду, что они не развивают проблему?

Да, часто занимаются примитивной иллюстрацией, не ясно с какой целью обращаются к искусству. Если цель автора — это охватить побольше аудитории и говорить на максимально доступном языке, то современное искусство — не самый лучший выбор.

Вспомнила отличную видеоработу Стаса Волязловского и Никиты Кравцова, созданную на симпозиуме в Бирючем, где они рисуют огромную картину, призванную спасти азовского бычка, так как ему не хватает кислорода.

Продолжаешь ли ты работать с живописью? 

Да, продолжаю, хотя это роскошь сегодня, скорее, иногда калякаю. Чтобы заниматься живописью профессионально, нужна мастерская и каждодневная практика. У меня нет возможности сейчас иметь мастерскую. Но это полбеды — стоимость материалов шокирует.

Я не делаю живописных работ — для меня это слишком аутоэротичная практика, я получаю удовольствие от созерцания живописных работ — это связано с пониманием, как это сделано — чисто цеховое удовольствие, индивидуальное удовольствие.

Уважаю художников, которые обращаются к живописному языку, потому что после всего того, что было в истории искусства с картиной, нужно иметь определенную смелость, чтобы продолжать.

Сейчас, мне кажется, живопись может говорить только о себе самой.

Я знаю, что у тебя помимо ДЕ НЕ ДЕ, была еще группа, с которой ты работала.

Группа ubik, Р.Э.П. Еще я работала в составе коллективов, мне это нравится.

В чем ты видишь преимущество коллективной работы?

С точки зрения видео, это скорее необходимость. Я бы хотела собрать съемочный коллектив. Мне часто интересно работать с разными художниками, видеть как кто мыслит и пользуется языком.

Я много работа сделала в сотрудничестве с АнтиГонной, Дарья Вештак, Ксенией Гнилицкой, Добрыней Ивановым, Денисом Саливановым, Данилом Галкиным, иногда удивительно рождается что-то неожиданное. Я хотела собрать команду, в которой все были бы заинтересованы в помощи друг другу, в которой каждый бы делал проекты бесплатно, по принципу взаимовыручки.

В ДЕ НЕ ДЕ я понимала, что много делаю для кого-то и мало для себя. Часто открываешь выставку и много сил тратишь на общее, это одновременно и плохо, и хорошо, так как это совместный труд, коллективная работа. Когда я работаю над собственными проектами, то минус в том, что иногда могу не увидеть главного: что нужно оставить, а что — выбросить. Когда ты с кем-то в команде или передаешь материал режиссеру монтажа, человеку со стороны гораздо легче выбросить все лишнее, и оставить только главное.

Я больше люблю коллективные практики, мне интересно услышать чужое мнение.

Расскажи, над чем ты работала во время резиденции «Вибачте номерів немає»?

Для меня это была первая резиденция, в которой я не сделала ничего — передо мной и не стояло задачи обязательно представить итоговый проект. Наверное, это хорошо, иначе я бы сделала что-то посредственное или неудовлетворительное. Я все еще в процессе и, думаю, что весной вернусь уже с готовой работой или без нее.

В твоих работах всегда есть человек и среда, с которой он взаимодействует. Можно ли относить тебя к социально-критическому искусству?

Думаю, да, но не всегда.

Вот недавно участвовала в ряде видеопоказов в Москве и Санкт-Петербурге, объединенных темой эко-феминизма. Интересно, что была выбрана одна моя работа, которую я не могу объяснить — ни зачем она, ни о чем. Я действовала по наитию. Вот она социально критичная, критичнее других работ.

Как ты видишь социально-критическое искусство в Украине и себя в нем?

Я себя со стороны не вижу.

Если честно, я вообще перестала следить за миром искусства.

Это плохо?

Нет, это просто по-другому.

Пару лет у нас все увлекались метамодернизмом, и есть ряд молодых поклонников этой идеи.

Как ты относишься к метамодернизму?

Кажется, о нем никто серьезно не говорит.

Но мне понравилось, что концепция упрощает фигуру критика, как ненужную, поскольку нет принципов, по которым можно отнести произведение к метамодернизму или к постмодернизму — это решение становятся субъективным.

Из того, что называлось метамодернизмом, я запомнила только одну хорошую not-game игру, которую мне показал мой друг Федя Балашов. Игрок находится внутри 3D-пейзажа с горой, красивой горой, созерцание и есть игровой составляющей, автор как бы нам говорит: «Вот, это просто красивая гора». И все. Мне нравится, что тут он возвращает категорию «красивое», в то же время нет ни иронии, ни сарказма, потому что не будешь же ты смеяться над обыкновенным пейзажем.

Какое направление тебе близко?

Мне близки и понятны традиции авангарда, и сегодня мне не хватает как раз этого — смелости заявления.

Мне неинтересны формы «на стыке», междисциплинарные. По-моему, они говорят об определенном кризисе, попытки придать ценности себе за счет другой дисциплины.

Не совсем понятна мотивация авторов, почему они именно искусством занимаются.

Вот уходящая с моды форма исследования, как мне кажется, тоже говорит о кризисе, так как исследование направлено в прошлое, а для меня ценность произведения искусства как раз в высказывании, которое направленно в будущее.

Что тебя сформировало и как ты пришла к тому, чем занимаешься?

Я не ощущаю себя сформированной…

Думаю, что много чего влияет и влияло: литература, круг общения, везение вырасти в столице или счастливое детство.

В основном, я читаю и слушаю музыку. Все остальное уже по минимуму. Слежу только за интересными мне художниками, на выставки не хожу…

Я всегда хотела заниматься кинематографом, но тогда я еще не знала что художнику можно и это.

Я по образованию — художник театра и кино. Наверное, пересмотрела слишком много классики. Уже пару лет ничего не смотрю. Возможно, потому что сама снимаю и монтирую, слежу за видео-артом и медиа-артом, за развитием компьютерных игр, хотя не играю и не играла. Но, кажется, в них огромным потенциал для новых форм визуальных высказываний.