Выставочное пространство в арт-центре Closer открылось осенью 2013 года, одновременно с официальным открытием Closer. Сначала оно размещалось на втором этаже в белом пространстве бывшего вышивального цеха лентоткацкой фабрики (сейчас там Sofa store и Closer Records Store), а с ноября 2015 переместилась в большее пространство с черными стенами на третьем этаже арт-центра. Галерея открылась работой Открытой Группы «Место». Кроме нее в пространстве прошло еще 50 выставок, последняя — «Документация тотального аудиоперформанса» SVITER art-group, Ивана Светличного и Леси Хоменко.

В июне 2020 вследствие карантина выставочное пространство закрыли по экономическим причинам.

Ксения Малых, соосновательница выставочного пространства, и Дарья Шевцова, его кураторка, попросили художников вспомнить наиболее важные для них выставки, которые проходили в Closer: Никиту Кадана, Лесю Хоменко, Николая Карабиновича, Лариона Лозового, Алину Максименко, Ярослава Солопа, Алексея Сая, Ярослава Футымского и Станислава Турину. 

Ларион Лозовой

В выставочной истории Closer есть одна замечательная последовательность. Дважды его темные стены принимали работы, созданные в другом пространстве — отдаленном, но замечательном. Отель «Интурист–Закарпатье», осколок советского «брутализма» в центре Ужгорода, много лет является местом паломничества для художников из разных стран. Но кажется, что международная резиденция, развернувшаяся на одном из его этажей — лишь приманка для тех, кто туда попадает. Отель как бы нехотя говорит об этом аспекте своего существования, манит, посылая смутные сигналы через знакомых и друзей. Его потроха, помимо ожидаемых наростов коммерции, вмещают немало артефактов. В первую очередь, подвальный бар «Яма», опечатанный много лет назад, но до сих пор хранящий насыщенный пороком воздух девяностых. Именно он вызвал отклик Катерины Ермолаевой, решившейся окунуться в его недра, результатом чего стал проект «Интротурист» (Closer, 2017). Митю Чурикова отель держал в своем поле еще дольше, заставляя возвращаться несколько раз. В выставке «Закарпатье» (совместной с Маркусом Хипом, Closer, 2018) проявились черты, типичные для практики Мити — создание материального слепка окружения, передача «чувства места». Но объект наблюдения в этом случае, кажется, пересилил наблюдателя. Только этому месту под силу «остраннить» столь знакомых и близких людей, сделать их не менее призрачными, чем теплица, неизвестно почему возведенная в отеле. А вообще, художественная жизнь периферии уникальна — мерно загорается, мерно угасает. Пусть и дальше будет видной, но лишь иногда.

Леся Хоменко

Я завжди говорила, що Closer — це галерея, де не було жодної поганої виставки.

Для мене чорна зала Closer — це передусім великий виклик художникам. Це надзвичайно складне приміщення, з купою затягнутих тканиною вікон, чорний кабінет, де завжди не вистачає світла. Я вважаю, що виставкові простори не можуть бути стерильними, більше того, не існує «білого кубу» в чистому вигляді. А в Closer виставки завжди передбачають сильний глядацький досвід, який неможливо передати документацією. Я бачила вживу не всі виставки, що проходили в чорній залі — деякі бачила на фото. З того досвіду, що я пережила вживу, мене найбільше вразили дві виставки Антона Саєнка. В обох виставках, пов’язаних між собою, він працював з непроглядною темрявою, яку забезпечували параметри приміщення. Перша — «Темний простір»: де в дальньому куті навпроти входу жеврів невеликий відблиск червоного кола, що було схоже на слабеньку проекцію або світло настільної лампи. Глядачеві необхідно було перетнути все приміщення вздовж, щоб з’ясувати, що джерело світла — це розпечений метал, розігрітий газовою горілкою з тильної сторони. І відразу все перевертається з ніг на голову — зникає відчуття крихкості, з’являється відчуття небезпеки та усвідомлення власної помилки, нерозпізнавання. А ще це дуже незвичне світло — таку роботу неможливо передати фото-документацією. Друга виставка Антона «Смуга» — репліка на коло світла в тому ж куті зали, проте створена зовсім іншим чином. Це відео-проекція нічної прогулянки Антона з ліхтариком в руці. Важливим є те, що робота існує тільки коли позаду екрана сам Антон грає кількагодинну імпровізацію на піаніно, створюючи кінематографічний ефект від роботи.

Ще одна виставка, яка була не мінімалістичною, а зовсім навпаки — це виставка Євгена Самборського «Вниз кролячою норою». Він експонував всі свої роботи за всю практику і створив шизоїдний лабіринт в дусі Хіршхорна. Мені це зараз дуже близько — створення дуже насиченого інформаційного поля, де глядачеві пропонується опрацювати велику кількість матеріалу.

Станислав Турина

Мне довелось (в меру случайно) сооткрывать галерею Closer.

Немного ранее мы с открытой группой посвятили выставку, посвятили или поддержали выставкой уход Ксении Малых из М17. Паша Ковач мл. тогда сделал мини текст на стене, он выглядел так  «из   в». Собственно открытие Closer и знаменовало это самое «в», чему мы были рады как сторонники непрерывного движения, шага. Потом был странный и «такой себе» переезд галереи Closer из белого зала в черный. Вообще, возможно, уходит «эра дома культуры» — Дзыга, Воздвиженка 32, Closer, Пленка — были новыми домами культуры, с привычными секциями — изобразительное искусство, литература, музыка, кино, театр, лекционная программа, радио.  Сегодня же я прочел в посте Ксении Малых, что опять пришло время «из» но в этот раз «в» было ранее, это «в» для Ксении Малых — исследовательская платформа «в» Пинчукартцентре. Хотя, лично мне, показалось, что Сдщиук как галерея «приуныла» с открытием Tha Naked Room, именно «в» The Naked Room пришла жизнь «из» Closer. Катя говорит что странно это сравнивать, но все же я вижу эту связь, связь сообщенных сосудов «нашей» тусовки.

А выставки в Closer были всегда для меня немного потерянными, или скорее затерянными географично. Это небольшое непонятное плато, с необъяснимым графиком существования, было неким призраком, миражом, куда, впрочем, все же, по стечению обстоятельств, можно было попасть.

И там всегда было неожиданно. Неожиданно пусто, тихо, темно, накурено, со странными звуками, светом, получиллящим полуработающим составом Closer’а. Само пребывание в галерее, возможно, напоминало мне мою жизнь рядом с работами на кухне галереи Детенпула. Время с работами без свидетелей. По приезду в Киев в 2018-ом, я понял что это самая галерея в Киеве, самая неожиданная наверное, в чем наверное, большая заслуга Даши Шевцовой. Теперь, мой интерес заключался и в пути к галерее и в, как будто, закинутой выставке, просмотр которой был похож на некое открытие как «discovery». Для меня она еще и была самой интересной, хотя сегодня мне было очень трудно вспомнить последнюю запомнившуюся там выставку, но все же это наверное выставка Мити Чурикова и Маркуса Хипа.

Жаль, что это далеко не идеальное некоммерческое выставочное пространство растворилось. Хочется то ли спросить: «Могла бы существовать акция с требованием оставить в Closer галерею?» или «А кому она была нужна в последнее время?». И что-то написать о деньгах.

Алина Максименко

Пятачок из 20 кв. метров полностью от внешнего мира изолированного пространства. Фактически и метафизически. Со своим особенным порядком, со стороны сильно похожим на анархию. Место, где можно пробовать все и единственное условие — чтобы работало. От самой невероятной идеи до ее реализации Ксении — только руку протянуть, у нее на это пространство — особенное чутье. Такое доверие, думаю, просто дается, как данность, — ни за что. Вот есть.

Для меня — «не-место», где из-за плавучести во времени может быть — и это, и то… не любое, но многое.

Помню свое первое впечатление — выставка Леси Хоменко, холсты на просвет, точечная подсветка. Я зашла посмотреть зал, поразилась его цельности и черноте. Тогда фрагментарность Лесиных фигур увиделась звуковым пунктиром, разговорными фразами. Прочиталось, что задумано было: улавливать звучания.

Вот эта возможность мысли, догадки, высказывания — там для меня и была самой важной. Я благодарна за свой «Выпуск 1972-го», который там родился буквально, и за все предыдущие работы. Хорошо, что ты был, спасибо.

Ярослав Солоп

Пригадуючи реалізовані у виставковому просторі Closer проєкти, складно зазначити, який з них був найвизначнішим — кожна виставка стала особливою, роботи художників відповідали викликам часу і були співзвучні подіям, що переживало сучасне суспільство. У світлі останніх новин про закриття Closer, є вкрай важливим означити роботу колективу галереї, вплив простору на формування української культури у сприйнятті сучасного мистецтва та свобод, що отримували художники працюючи з експозиціями.

Closer відбувся як явище на культурній карті України, де за допомогою кураторок Ксенії Малих та Дар’ї Шевцової радше створювалися культурні сенси й вислови, аніж статичні виставкові проєкти, до яких звикла художня київська спільнота.

Галерея стала доступним, у найширшому розумінні цього слова, просвітницьким і мистецьким осередком й увійшла в історію української культури як місце, де руйнувалися всі можливі міфи про взаємодію художника з кураторською командою й виставковим простором.

Сподіваюся, всім дотичним до цього важливого проєкту з часом вдасться створити не менш значуще, альтернативне класичним виставковим платформам місце привілля для митців та мисткинь й відвідувачів, а досвід, що отримали кураторки й художники й художниці в Closer матимуть продовження у спільній співпраці ще не одне десятиліття.

Алексей Сай

Первая выставка. Открытой группы. Не потому, что она первая, а потому, что пространство, которое они сделали, стало говорить о том, что было в здании. Я увидел в этом высказывании скорее грустный комментарий к искусству вообще. К его месту на руинах полезной деятельности. После того, как уже место не нужно для производства чего-то полезного. Это не то чтобы новое размышление — но как искусство оно получилось очень впечатляющим и гармоничным. Спасибо.

Никита Кадан 

Какое-то время назад круг, связанный с «Просторами» и Худсоветом стал активно внедрять в местный обиход категорию «забытых выставок» как некоего краеугольного камня процессов в украинском искусстве. Внедрение произошло удачно — сегодня определения чего-либо как забытого, вычеркнутого и недооцененного здесь повсеместны и используются как эвфемизмы для стоящего, интересного и достойного внимания. Это хорошо — целый ряд действительно сильных и инновационных проектов (а заодно множество прочих) таким образом были возвращены в записанную историю. Это плохо — сам парадокс «исторической значимости оставшегося за пределами истории» был таким образом затерт, уступив место общепонятной деятельности по «восстановлению исторической справедливости». Мне хотелось бы рассмотреть образцовую в своей вычеркнутости-забытости выставку казахстанского современного искусства «Павильон ограниченной ответственности» именно в аспекте вышеупомянутого парадокса.

В декабре 2016 года в Closer открылась вторая версия «Павильона». Первая состоялась в 2015 году в Венеции во время 56-й Биеннале в качестве альтернативного павильона Казахстана (по содержанию) и квартирной выставки (по форме). Идеей было организовать «национальный павильон» силами тех, кому никто не делегировал право «национального представительства», частным образом и совершенно волюнтаристски. «Настоящего» павильона на биеннале попросту не было, хотя общий павильон стран Центральной Азии открывался на биеннале с 2005 по 2013 год. За пределами действия официальных государственных механизмов вакуум национального представительства заполняется чрезвычайно легко — нужно гласно и уверенно отождествиться с воображаемым и поэтому бесконечно изменчивым множеством называемым нацией. Но еще легче проделать этот фокус с регионом, с тем или иным «содружеством народов», обладающих смежными государственными территориями и сходными (в данном случае, в разной степени авторитарными) политическими режимами. Тем более, собственно национальные представительства центральноазиатских стран в Венеции так и не возникли — хотя художественная сцена Казахстана со времени завершения истории Центральноазиатского павильона не оставляла надежд на собственный.

Так случилось, что во время фестиваля ArtBatFest 2015 в Алматы, я, будучи его участником, предложил организаторам и организаторкам Игорю Слудскому и Ольге Веселовой идею самовольно занять опустевшее место национального представительства, раз они все равно уж едут на биеннале туристами. Это и было сделано — в съемной квартире рядом с Сан Марко, где были выставлены работы казахстанских авторов и авторок разных поколений. Ну а мое кураторство этой выставки (ну при чем здесь киевский художник, никогда в Казахстане до того не бывавший!) стало актом беспримерной наглости, сравнимой разве что с самой по себе экспроприацией права национального представительства.

Киевская выставка была следующим шагом — приданием «представительству» мигрирующего характера, причем с нарочито скудным ресурсом. Алматинские организаторы (командой АртБатФеста мне был предложен  в качестве со-куратора Владислав Слудский) привезли ряд произведений в багаже или переслали файлы фото- и видеоработ. Часть объектов были произведены на месте по инструкциям художников и художниц. Нарочитый контраст, на котором строилась эта выставка состоял в том, что классические для казахстанского и центральноазиатского современного искусства «музейные» произведения — такие, как работы Саида Атабекова, Елены и Виктора Воробьевых, Сергея Маслова, Ербола Мельдибекова, Рустама Хальфина — были инсталлированы скудными средствами, как на квартирной выставке или в экспериментальном проджектспейсе, каким Closer и являлся. Выставка минула, как и полагается киевской выставке — почти бесследно.

Между тем, это был едва ли не единственный для Украины пример рефлексивного проекта, показывающего искусство одной постсоветской страны в другой постсоветской стране, и, в то же время, анализирующего сходства и различия постсоветских ситуаций — в данном случае украинской и казахстанской. Ведь до того проекты подобного типа по некоему негласному правилу организовывались либо в России, либо российскими кураторами и кураторками на Западе (можно вспомнить «Прогрессивную ностальгию» Виктора Мизиано). Прочертить от одной постсоветской сцене к другой прямую линию, а не зигзаг через сцену московскую, считалось усилием избыточным и, что еще важнее, напоминающим о вытесняемой травме принадлежности к постсоветскому миру. И симптоматично, что «Павильон ограниченной ответственности» возник тогда, когда после событий 2014 года начался аргументированный разговор о «конце постсоветского» (в том числе на страницах московского «Художественного журнала»). И в этом отношении «Павильон» стал исключительно точным в выражении духа своего времени.

Выставка казахстанской художественной сцены, переживающей дефицит записанной и согласованной истории, живущей нескончаемым сегодняшним днем, была сделана для сцены киевской, переживающей ту же болезнь в еще более тяжелой форме. Таким образом была продолжена логика венецианской части проекта: вносить отсутствие на место «самого важного». Конечно, увидеть вместе основополагающие казахстанские работы: «Любовные скачки» Рустава Хальфина, «Казахстан. Голубой период» Елены и Виктора Воробьевых, «Шу-Чу» Ербола Мельдибекова — это шанс узнать еще одну локальную постсоветскую историю искусства, не менее масштабную и интересную, чем, например, киевская. Но, возможно, более важным для Киева был этот жест: поставить одну не-историчность перед другой, как ставят друг перед другом два зеркала.

Следующий «Павильон ограниченной ответственности» прошел опять в Венеции. Слудские снова организовали его на съемной квартире, а я узнал об этом уже из публичных анонсов. Тихо сунуть пустоту в карман и унести, вдруг пригодится — это тоже о постсоветском состоянии, которое, похоже, будет заканчиваться еще очень долго.

Николай Карабинович

Мне кажется, впервые в Closer, как в галерею, я попал весной 2014 года. Это была выставка, которую собрал Петя Ширковский. Тогда я испытал смешанные чувства. Коктейль из гордости и зависти.

Небольшая, но точная коллекция, где еще в Украине в 2014 году, можно было увидеть выставку одесского концептуализма? — Вот в Closer и увидел. Но я могу ошибаться, пересматривая фотографии с выставки «Місце», вспоминаю, что видел это живьем, значит я был там раньше. А буквально несколько недель назад в разговоре с Ярославом Футымским мы обсуждали «Монополию на правду». Или «Надежда вонзила зубы в ночь» — так сразу и не скажу, где бы еще в Киеве могла пройти похожая выставка.

Задумав некоторое время назад небольшой кураторский проект, у меня не было сомнений – я хотел реализовать его именно в Closer. Приглашая художников я начинал рассказ с описания места: большой черный выставочный зал, бывшей лентоткацкой фабрики. И уже этого хватало для живого интереса.

Это было очень точное, своевременное и нужное для Киева место.

Ярослав Футымский

як розповісти про п’ятно на підлозі у місці, де спочатку була галерея? як розповісти про запах машинного масла у цьому приміщенні? як переповідати виставки і твори показані на них? як пригадати обличчя глядачок і глядачів? як не забути пил, що проглядався на падаючих сонячних променях у коридорі поруч з туалетами? як окреслити всі ці роки діяльності? кому подякувати за ще одну можливість нетривкої утопії? у кого дізнатись про оцінку такого пост-індустріального досвіду? кому розповісти про кількість показаних проєктів? де шукати втрачені частини інсталяцій? у який спосіб сумувати за цією галереєю? не знаю. просто дякую!

Підготували Ксенія Малих та Дар’я Шевцова